не проявлял особой нервозности и спешки. Нервы вскипали лишь потом, когда мужчина вставал и замечал наконец случившуюся неприятность, на что реагировал чаще всего злобным взглядом в мою сторону. Но что он мог поделать против моей абсолютной защищённости малым ростом и убогим видом, который уже тогда играл мне на руку? Никто не позволил бы взрослому сильному мужчине наказать тихое беззащитное существо, лишь снизу вверх смотревшее спокойными внимательными глазами. Он ведь не мог доказать, что я сделал это специально, чтобы наказать ещё одного наглого здоровяка за то, что он такой большой и сильный, и хоть как-то восстановить баланс. Сама идея – устранение несправедливости, допущенной ко мне злобной слепой природой – давно уже возрастала во мне из самых глубин моего естества, и если наглые жлобы не желали восстанавливать статус-кво, то приходилось брать дело в свои цепкие руки.
Совсем уж по-простому: когда я выпускал газы в едущем через город автобусе или троллейбусе, или вагоне метро: меня почти не раздражал собственный запах, чего нельзя было сказать о других. Они морщили лица, крутили носами, стараясь понять, какая же свинья испортила им поездку, однако обилие возможных кандидатов так и не позволяло определить источник.
А моя шутка с лифтом? Я любил, как бы это сказать, сначала дарить надежду, а потом уничтожать её, оставляя человека в растерянности. Заходя в лифт – на первом этаже – я ждал, когда же хлопнет вдалеке дверь, и дико спешащий человек – видя издали открытый зев, радостно припустит, что-то вскрикивая и хлопоча. Когда же ему оставалось метров пять, вот тут-то я и выходил на авансцену: отпуская сдерживаемые тонкими ручками двери, я быстро жал кнопку – желательно на последний, пятый этаж, и только что радующийся удаче человек – какая-нибудь тётка с большими авоськами или жалкий старикашка – оказывался с носом, испуская недовольство.
Однако просто поездкой на самый верх я не ограничивался: обнаружив достаточно рано несовершенства в конструкции лифта, я научился останавливать его на нужном этаже, заставляя целый подъезд уже грубо возмущаться и стоять на ушах. Для этого стоило всего лишь вставить небольшой прутик или палочку в раздвинутые створки в определённом месте, и на несколько часов я обеспечивал им весёлую радостную жизнь, с невинным видом возя в это время машинки по полу в нашей комнате.
Редко когда обнаруживались мои художества, но даже тогда я в-основном уходил от ответственности, во всяком случае когда пострадавший меня не знал. Прикинуться дурачком, изобразить непонимание или даже дикую радость, свойственную слабоумному дегенерату: вот что помогало справиться мне и выйти почти сухим из воды. Максимум, на который отваживалась жертва – дать слегка по шее и исторгнуть грубое ругательство, на что я незамедлительно реагировал. Маленьких бьют, какое свинство, вы только посмотрите на этого грубого здоровяка, позволяющего себе обижать такого маленького мальчика,
