Мишей Зощенко я подружился очень странно. Мы оба ходили в студию Корнея Чуковского – тогда существовала такая форма, литературная студия – при издательстве “Всемирная литература”, на Литейном. Как-то после лекции Чуковского – был конец весны или начало лета – я предложил проехаться на пароходике на острова. Поехали, погуляли, сели на скамейку, и он неуверенно, как будто не зная, сказать или не сказать, спросил:
– Можно, я вам рассказ прочту?
Он прочел мне тогда один из первых своих рассказов “Рыбья самка”. Рассказ был поразительно нов по языку, сказовой манере, по построению фразы. Плохо помню теперь самый рассказ, но ясно помню радостное изумление от того, что я слышал совершенно своеобразного нового писателя![29]
“Картонный домик”
Вот так, в результате то крупных литературных событий, то личных встреч, прояснялся состав авторов будущего издательства, и число их продолжало расти. Теперь следовало позаботиться о том, чтобы издательство оказалось достойным тех, ради кого оно создавалось. Подготовка велась тщательно. Название выбрано было многозначительное и многозначное – из книги стихов Михаила Кузмина “Сети”:
Мой друг уехал без прощанья,
Оставив мне картонный домик.
Милый подарок, ты – намек или предсказанье?
Мой друг – бездушный насмешник или нежный комик?
Что делать с тобою, странное подношенье?
Зажгу свечу за окнами из цветной бумаги.
Не сулишь ли ты мне радости рожденье?
Не близки ли короли-маги?
Ты – легкий, разноцветный и прозрачный
И блестишь, когда я огонь в тебе зажигаю.
Без огня ты – картонный и мрачный:
Верно ли я твой намек понимаю?
А предсказание твое – такое:
Взойдет звезда, придут волхвы с золотом, ладаном и
смирной.
Что же это может значить другое,
Как не то, что пришлют нам денег, достигнем любви,
славы всемирной?
Тут многое сошлось. Рождество и рождение, начало новой жизни. Строительство хрупкого здания. Надежда на успех и славу. Растерянность: “Что делать с тобою, странное подношенье?” И, самое существенное: дом пуст и мрачен без огня. Зажечь огонь – в твоей власти. Засвети его – вот в чем намек, спрятанный в домике и в стихах о нем.
При желании можно разглядеть тут и политическую аллюзию: аббревиатура (а в те годы, вспомним, аббревиатуры были в большом ходу) совпадала с названием запрещенной к тому времени партии конституционных демократов, к которой – не формально, но по своим взглядам – принадлежал юный издатель.
А впрочем, как знать, не припомнились ли ему изысканные карточные домики Осипа Брика, так его восхищавшие? Хотя на моей памяти отец очень сердился, если кто-нибудь, оговорившись, называл его издательство не “Картонным”, а “Карточным домиком”.
Следующим шагом стали поиски художника, который создал бы марку
Ивич-Дувакин.
