Бабуина, толи Вовы Миронова, сказала как то, что узор на линолеуме напоминает ей Кандинского. Вероятно, она много выпила тогда вина, а может быть, пол и вправду был в стиле суприматизма? Та деваха была дизайнером, училась на дизайнера, а у всех дизайнеров странности.
Мне линолеум просто казался необычным, но ничего не напоминал.
В окно больше не смотрел, иначе Марта Робертовна своим траурным видом окончательно отбила бы у меня желание вставать. Мигом поднялся, натянул джинсы, свитер. Свитер у меня старый, но тёплый, связанный мамой. Немного растянутый, я в нем ещё в институт ходил, и мы с Иркой в нём прятались и целовались. Она на год меня младше.
Вдоль стены рядами выстроены разнообразные пустые бутылки: в основном из-под пива, но была тара и подороже. Мирон иногда заходил с текилой или вискарём, как настоящий бонвиван. Последний его визит помню смутно, он явился весёлый и разгоряченный, влетел в дверь, словно камень из пращи, с контрабандной бутылкой какой-то заморской чудо-жидкости. Я не прочитал этикетку сразу, а когда бутылка оказалась наполовину пуста, ничего не смог разобрать. У нас оставалось порядочно, когда Мирон вдруг убежал, так же неожиданно, как и появился. Я допил остатки сам, пестовал и ласкал чудную бутылку, как младенца, а потом она вдруг куда-то запропастилась. Ума не прилажу куда. Я, конечно, не бирофил или как там называют собирателей бутылок, но та склянка однозначно была бы винцом моей бутылочной коллекции.
Окончательно проснувшись, я не боялся подходить к окну и глядеть на мерзкую погоду. Облокотившись на подоконник и упёршись лбом в стекло, поглядел вниз. Асфальт был мокрым в лужах. Дети катались на велосипедах, трое мальчишек нарезали круги вокруг маленькой толстой девочки, забравшейся в своих красных резиновых сапожках на середину серой лужи и весело хлопающей в ладоши. Это была дочка Нинки с первого этажа.
Было время, я думал, что она моя дочка. Я тогда на втором курсе учился, с Иркой ещё не встречался, комнату снимал здесь же, но на втором этаже, района этого не знал и вечером вышел осмотреться, изучить окрестности. Бабуин тогда был в Туле с тётей Аней, а Мирон со своей очередной подругой где-то пропадал.
Я погулял немного, забрел в небольшой грязный сквер, где как раз вроде бы траву стригли, но как-то неаккуратно, большие участки пропускали и вокруг деревьев не трогали. Всё было сплошь в собачьем дерьме, скамейки пустые, в общем, ловить там было нечего.
Прихожу обратно, на крыльце какая-то деваха курит в халате.
– Недавно въехал? – спросила.
– Недавно, – ответил.
– Скучно?
– Скучно.
– Идём.
Короче уложила она меня. Ей было двадцать семь, она знала толк в «укладывании». Ещё два раза ко мне приходила. А потом я вернулся к родителям, жил почти год у них и встретил Нинку только, когда с Иркой комнату снял на третьем у сумасшедшей бабульки. Нинка с дочкой гуляла, не курила совсем.
