старшему брату мягкообложечную брошюрку и властным голосом велел не тревожить. Сморщенная кожа, обтянувшая продолговатый череп старика, была жёлтой, как гной. Жуткий вид торговца усиливала потёртая кожаная куртка, как у первых чекистов.
В начале девяностых уверовали многие, а наиболее искренне – сильные духом. Иногда мнилось, будто вера тем твёрже, чем грубее сердце. Марселя поразило, что как крепко держится религии Барс. Ближайший соратник Тапира молился в мечети, соблюдал уразу, не ел свинины и не пил вина. Это было отнюдь не лицемерие, а нечто иного рода. То, чего Марсель до поры не понимал. Поняв же, содрогнулся.
В те же дни масса сектантов и проповедников хлынула на улицы, как из клетки. Поэтому название книги от старика на Чеховском рынке – «Евангелие от Филиппа» – вряд ли кого изумило бы. Однако Марсель, повинуясь необъяснимому искушению, прочитал брошюру. Это была его первая книга после проваленных вступительных на физфак. Она расставила всё по местам. Мир выстроился в пирамиду с беспринципным чудовищем на вершине. Другие тексты, ветхо– и новозаветные, лишь подтвердили догадки.
В канун Нового года сделалось ясно, что дым от пожара, заполыхавшего в Грозном, разнесётся по всей стране, и неизвестно, как долго всем придётся откашливаться. На братьев в те тревожные дни дважды свалилась удача, какая иным не выпадает и за целую жизнь. Сперва старуха, у которой братья снимали комнату на Шаляпина, попросила их подновить кирпичную кладку в подвале. Парни полезли туда без энтузиазма. Морщась от сырости, они вычищали старую штукатурку между испорченными кирпичами и заменяли их на новые. Радик наткнулся на глиняный горшок, обёрнутый в истлевшее тряпьё. Как в старых легендах, горшок оказался полон золота. Сразу же на память пришли рассказы хозяйки дома о её бабке, умершей в дальней комнате и перед смертью силившейся вспомнить что-то. Та бабка поселилась в доме ещё до революции.
Две ночи братья чистили окислившиеся монеты: сперва вымачивали в тёплой воде с мылом, а затем протирали ватой с ацетоном. Золото словно помолодело.
А поздним вечером тридцатого декабря Марсель и Радик ужинали в пиццерии на Вишневского. Их внимание привлёк пузатый иностранец с бородой, умявший две большие «Маргариты» и барским жестом бросивший на стол несколько крупных купюр. Братья покинули пиццерию вслед за иностранцем и на «девятке» проследили за ним до улицы Толстого. У пустынного сквера бородача запихали в машину и увезли в Кировский лес. Голос у толстяка оказался писклявым, отвратительным. По-русски он не знал и десяти выражений и лепетал на непонятном языке, прежде чем его вырубили. Язык не походил ни на английский, который Марсель изучал в школе, ни на грубый немецкий, ни на картавый французский, а скорее на молдавский. Парни определили его как итальянца – кому ещё ужинать в пиццерии? Полная долларов барсетка итальянца вскружила братьям голову.
Его одежду, даже дорогую дублёнку, сложили в целлофановый мешок и зарыли
