в руках множество толстых конвертов, точно огромную колоду карт. Он получил приглашения от всех колледжей, в которые подал документы на прием, что конечно же абсолютно никого не удивило. Ливай даже обедал в библиотеке. Он выходил победителем на научном конкурсе четыре года подряд. Его имя всегда стояло в первой строчке списка отличников. Он набрал больше всех баллов, когда выпускной класс сдавал академический оценочный тест. Ливай не занимался ничем, кроме учебы, и у него, похоже, не было настоящих друзей, только знакомые ботаны вроде него самого, потому что в субботу или воскресенье я ни разу ни с кем не видела его в кино, и его никогда не было видно на трибуне стадиона, когда наши спортивные команды играли на своем поле. Единственным местом, где он постоянно ошивался, была площадка перед полицейским участком, где на складных металлических стульях, расставленных вокруг открытого помещения для патрульных автомобилей, сидели полицейские, ожидающие вызова или окончания смены. Ливай был тогда ни дать ни взять начинающий коп, проходящий практику среди своих старших товарищей.
Статья о нем представляла интерес только из-за глупости, которую он в ней сморозил. Репортер спросил его, к какому учебному заведению лежит его душа, на что он ответил:
– Вероятно, к тому, что находится отсюда дальше всего.
Легко себе представить, что многим парням и девушкам такой ответ пришелся не по вкусу. Эбердин отнюдь не был престижным местом, в котором перед выпускниками постоянно открывались радужные перспективы и представлялись возможности сделать хорошую карьеру. Я собственными ушами слышала, как кто-то ругал Ливая в коридоре на все корки, причем тот выглядел так, будто ему явно невдомек за что. Зуб даю, что, по его мнению, если он честно сказал, что думал, то его слова никак не могли никого оскорбить. По правде сказать, я думаю, что никто и не оскорбился. Просто он наконец всем дал неопровержимое доказательство того, о чем они и так уже втайне догадывались: Ливай Хемрик всего лишь надутый осел. Что касается меня, то я твердо знала это уже очень давно, потому что именно из-за Ливая Хемрика я в девятом классе бросила участвовать в работе школьной модели Конгресса. Это было единственное черное пятно в моем во всех остальных отношениях безупречном табеле школьной успеваемости.
Я наклонилась к Джесси и, прикрывая рот сложенными трубочкой руками, прошептала:
– Нет, Ливай Хемрик на меня не запал. – Я уже начинала сомневаться, стоит ли откалывать шутку, которая только что пришла мне на ум, но она сорвалась с моего языка сама собой: – Член у него стоит, только когда он зубрит правила. Зуб даю, что он всякий раз дрочит, корпя над сборником школьных норм.
Джесси попятился, и на лице его отразились разом шок и ликование. Как будто, хотя мы болтали с ним уже несколько минут, он увидел меня в первый раз только сейчас. Как будто я вдруг материализовалась перед его глазами из ниоткуда.
Меня словно ударило током.
Первый удар грома грянул как раз тогда, когда с самосвала сгрузили последний мешок
