интересы в недалеком будущем. Так давайте объединимся и будем бороться за эти интересы вместе. Если Вы этого хотите, то я готов на это, а наши народы пойдут за нами. Америка и Россия, погрязшие в своем соперничестве, не смогут нам помешать. Впрочем, мы заручимся поддержкой многих стран и всего мирового сообщества, инстинктивно опасающихся огромных держав. В конце концов, Англия и Франция вместе приступят к строительству нового мира, как уже дважды за последние тридцать лет они вместе выступали во время войны».
Уинстон Черчилль ответил мне: «Я считаю, будьте в этом уверены, что Франция и Великобритания не должны разделяться. Вы сами свидетель тех усилий, которые я предпринимал в наиболее трудное время, чтобы не допустить этого. И сегодня также я предлагаю Вам заключить с нами принципиальный союз. Но в политике, как и в стратегии, лучше всего убеждать сильнейших, чем идти против них. В этом я и пытаюсь преуспеть. У американцев есть огромные ресурсы, которые они не всегда используют по назначению. Я же стараюсь направить их на путь истинный, не забывая при этом, естественно, извлекать пользу для своей страны. Я завязал тесные дружеские отношения с Рузвельтом, и, общаясь с ним, я избрал путь высказывания предположений, подталкивая его в нужном направлении. Что же касается России, то это огромный зверь, давно уже жаждущий добычи. Сегодня невозможно помешать ему рвать ее, тем более что он попал в самую середину стада. Но нельзя дать ему захватить все. Я пытаюсь сдерживать Сталина, у которого, помимо большого аппетита, есть и здравый смысл. И более того, после трапезы наступает время переваривания пищи. Когда придет час переваривать ее, тогда для успокоившихся русских настанет трудное время… А пока я участвую во всех делах, не соглашаюсь делать что-либо безвозмездно и даже получаю какие-то дивиденды».
«Что до Франции, – продолжал Черчилль, – то, благодаря Вам, она возрождается. Не торопитесь! Двери уже приоткрываются. Позже они откроются широко. И мы увидим Вас за столом административного Совета. Ничто не помешает нам тогда работать сообща. А до тех пор предоставьте действовать мне!»
Премьер-министр простился со мной 14 ноября и поехал с инспекцией на британский участок фронта. Иден к тому времени уже вернулся в Лондон. Из всего, что они изложили, можно было сделать вывод, что Англия положительно относилась к восстановлению политического престижа Франции и что это отношение сохранится в целях поддержания равновесия, традиций и безопасности, что она желала формального союза с нами. Но также было ясно, что Англия будет вести свою игру, полагая, что сможет самостоятельно лавировать между Москвой и Вашингтоном, ограничивая их требования и одновременно извлекая пользу для себя. Англичане полагали возможным вести переговоры на базе эмпиризма и компромисса по тому мирному будущему, которое мы, французы, хотели помогать строить в соответствии с принципами логики и справедливости, как мы их видели. В конечном счете, они преследовали определенные цели
