треугольник. Шестеро пропавших рыбаков, – отметил про себя Клим. – И бабьими сказками назвать это ну никак нельзя, хотя бы потому, что вести о сожженных фермах и нападения на пастухов поступают к Лускусу довольно давно. Другой вопрос, что обычно бандиты тревожили жителей западной части Великих равнин. Эти кумушки, конечно же, не в курсе, что Гриша Панкратов во главе двух батальонов Народной гвардии гоняет их там, как сидоровых коз. А вот то, что банды появились и на востоке, – новость. Надо будет проверить и по гелиопочте послать сообщение в Фербис».
С этими мыслями Елисеев уснул…
В поездах не бывает доброго утра. Скученные в вагонах люди, привыкшие всяк жить по-своему, здесь вынуждены выставлять напоказ самое скрытое, интимное; нет у человека более сакрального в жизни, чем переход из призрачной вселенной сна, из «полусмертия» в то, что наши предки звали «тварным миром», явью земной. Посему просыпаются пассажиры обычно без настроения. Хмурые, неохотно берутся они за житейские дела и заботы, недовольно поглядывая по сторонам. Так было, так есть и так будет…
Клим проснулся поздно – Эос уже высоко поднялась над горизонтом, и ее лучи прошивали вагон насквозь. Золотые пылинки плавали в воздухе. Шаркали ногами пассажиры, спешащие за кипятком в конец вагона, где широкий в крестце немолодой проводник растопил титан. Многие недовольно ворчали – и без того узкий проход возле титана загромождала винтовая лестница, ведущая на крышу вагона, к двуствольному паромету, чаще называемому стим-спитом. За лестницей примостился котел с топкой и запас сланцевых брикетов. Во время войны все пассажирские поезда оснастили скорострельными парометами – на случай нападения диверсионных групп врага. Теперь каждый колонист считал своим долгом высказаться по этому поводу – мол, сколько можно, не пройти, не проехать! Когда начальство распорядится убрать эти бандуры из вагонов? Чем они вообще там себе думают? Стрелок, молодой безусый парень в форменной куртке меднодорожной охраны, зевал и вяло отбрехивался.
Всеобщий гул недовольства катался меж толпящихся у титана людей колючим клубком. Проводник только приглаживал пятерней всклокоченные седые патлы и вздыхал. Цендорж присел на свою полку, передал Елисееву исходящую паром кружку с заваренными листьями чайкофского дерева.
– Где едем? – поинтересовался Клим, прихлебывая ароматный, бодрящий напиток.
– Кустолесье, – коротко ответил монгол, жмурясь и отдувая пар.
Елисеев отставил кружку и пробрался к окну. Зеленоватое, с натеками, стекло, сработанное, видимо, в самом начале работы стекольного завода, искажало реальность, превращая ее в картины помешавшегося на зелени сюрреалиста. Тем не менее Клим увидел совершенно ровную плосковину, до самого горизонта покрытую высоким серо-коричневым кустарником. В небе, причудливо меняя форму, носились плотные стаи птиц. Кустолесье. Странное место, этакие двухметровые в высоту джунгли, непроходимые и живущие по своим законам. Здесь обитают особенные звери и гады, здесь гнездятся миллионы птиц. Тянущиеся
