увидеть. Впрочем, сейчас не опасалась и я: мне было все равно, кто на нас смотрит, и как.
– Отпустите! – я забилась в его руках. – Отпустите, отпустите, отпустите! Вы такой же, как все они! Вы лицемер!
– Неужели? – Он продолжал меня удерживать, но уже не так сильно. Лицо его, обрызганное светом фонарей и искрами падающего снега, сейчас казалось выточенным из мрамора. – И в чем же заключается мое лицемерие?
– В том, как вы поступили!
– Как я поступил, Шарлотта? Увел тебя из зала? Да, и сделал бы это снова. Ты не понимала, что творишь.
– То есть по-вашему, стоило просто встать и уйти?
– Стоило. Ни к чему привлекать к себе лишнее внимание.
От неожиданности я только моргнула.
– Это мне говорите вы?!
Орман наградил меня тяжелым взглядом, но промолчал.
– Не вы ли говорили, что мнение общественности – не то, о чем стоит заботиться?
– Говорил, – холодно произнес он. – Пока не узнал тебя.
– При чем тут я?!
– При том, что когда я это говорил, мне не за кого было бояться.
Что?
Замерла в его руках, вглядываясь в лицо, в раскаленные золотом глаза. Только они сейчас и согревали.
– Однажды я уже позволил им причинить тебе боль, Шарлотта. Не хочу, чтобы это повторилось.
От того, как это было сказано – низко, опасно, моя ярость утихла. Растворилась, рассыпалась пылью или перетекла в силу его голоса, оставив после себя лишь горечь разочарования.
– Думаете, мне есть дело до них? – я указала в сторону раскрывшихся дверей, выпустивших очередных торопящихся покинуть театр посетителей. Свет, плеснувший на ступени, больше не казался мне теплым. – До тех, кто мог так поступить? Нет, месье Орман. Эти люди больше не способны причинить мне боль.
Он покачал головой и подал мне руку.
– Пойдем, Шарлотта. Прошу.
В его голосе больше не было приказа, только усталость. Возможно, именно это и заставило меня принять предложение. А может быть, странное свечение в его глазах, от которого становилось не то горячо, не то страшно.
Экипаж нам подали быстро: еще бы, сейчас, когда они отъезжали один за другим, задержка грозила немалыми неприятностями. Недовольные аристократы и свет общества Лигенбурга расползался по своим теплым норкам, чтобы втайне от всех сокрушаться по поводу «ужасного спектакля», который им пришлось посетить. Примерно так я представляла себе вечер поскупившихся на аплодисменты снобов. Ладно бы все остальные, но… ее светлость?! Ведь она сама играла в театре! Почему смолчала? Почему не выступила вперед? Ее уж точно поддержали бы, ее и герцога. Но она предпочла остаться в стороне.
На руку снова что-то капнуло, и я быстро отвернулась к окну.
Сегодня определенно какой-то «сырой» вечер.
Сидевший напротив Орман пересел ко мне, и я даже не стала возражать. Не отодвинулась, не забилась
