которому старшие позволили напялить на себя военную форму, заголосил:
– А керосиновая лампа в хозяйстве имеется?
– Так есть. На кухне. Могу запалить.
– Давай, а то разобьёмся.
Войдя в жилище, здоровяк осветил фонарём комнату, где на четырёх кроватях и на лавке спали преподаватели строительного техникума.
– Поднимайтесь. Нам нужен преподаватель Андрей Аристархович Толстиков, по важному делу.
С дальней кровати приподнялся мужчина с худыми плечами и тонкой шеей и, не вылезая из-под одела, принялся шарить рукой по подоконнику, на котором была стопка сложенного на ночь белья и книги.
Последний из вошедших напрягся и заорал:
– Ну-ка руки по швам, гад! Стрелять буду.
Андрей Аристархович, так и не разобрав, к кому относится приказ, ничего не видя, настойчиво продолжал выискивать необходимые ему как воздух очки.
– Ах так!
В избе грянул выстрел. Горница заполнилась пороховыми газами, а следом и дымом. Перепуганный хозяин Капитон Ильич от неожиданности уронил на пол керосиновую лампу «летучая мышь». Керосин расплескался около печи и вскорости вспыхнул от горящего фитиля, ярко осветив вначале кухню, а после и всю избу даже через тонкую ситцевую занавеску. Жильцы в панике принялись поспешно одеваться, косясь то на пламя из-за побеленной русской печи, то на нежданных гостей около дверей.
Здоровяк гаркнул на весь дом:
– Пожар, бегом выносите Толстикова!
А сам, цепляя ногами шаткую мебель, метнулся мимо печки прямо на кухню, где попытался потушить огонь ногами и подручными средствами. Но в рукомойнике, как назло, было сухо, и залить пламя оказалось нечем. Тем временем преподаватели уже выскочили из дома, вынося учителя черчения, а попутно захватили несчастных хозяина и хозяйку, в силу возраста пребывавших в полуобморочном состоянии из-за случившегося. Старики из последних силёнок принялись голосить на всю улицу с призывами о помощи да о спасении оставшегося добра.
Вскорости кто-то в деревне ударил в набат, и тут же собралось всё население вместе с разбуженными студентами и сапёрами. До колодца было под сотню метров, вёдер оказалось мало, а крепкий дом постройки 1924 года, иссушенный на ветрах и холоде, источенный жуком древоточцем, теперь уже пылал как факел, освещая добрую половину деревни, а печальные липы и яблони в саду отливались золотым светом. На середине улицы, в пыли и пепле, в позе Будды сидел еле живой Капитон Ильич, а в его безумных зрачках плясали языки пламени. Он лишь без конца повторял одну и ту же фразу, бормоча себе под нос:
– Что ж вы дома-то стреляете по людям, будто разбойники? Я ж вас запустил как людей, подобру-поздорову.
А рядом с ним причитала на всю округу, иногда перекрикивая треск от пламени, неутешная в горе супружница:
– Капитош-а-а,
