по лесу ранним утром, не заметил коряги. Оступившись, Василий покатился с оврага и навсегда остался лежать на мягкой и влажной простыне из папоротников, в той части леса, куда обычные люди никогда не заходят. Вот теперь я не шучу.
Красный синий
– Вы когда-нибудь слышали про инопланетянина, который дослужился до чина высокого партийного функционера?
– Что?
– В нашем Советском Союзе, в двадцатые годы, был инопланетянин, который дослужился до больших чинов в партии! То есть, он и позже был, но началось всё в двадцатые.
– ???
– Вот, слушайте. Мне эту историю покойный дед рассказал. В квартиры после уплотнения частенько набивали кого попало. Повезёт – кого поприличнее, не повезёт – понеприличнее. Где какие-нибудь мазурики из бараков, где просто заводской люд. А к моему деду, вот тебе раз, синекожего заселяют! Дед его начал расспрашивать. Тот вроде пытался как-то биографию выдумать, мол, чернил напился, а сам из Африки, но дед-то мой сразу раскусил – он ещё в революцию за звёздами наблюдал.
Ну, вроде, разговорились – нормальный мужик оказался, с Альфы Центавра. Бабушке моей приглянулся тоже. А он, в общем, пел очень хорошо, народные песни центаврианские. Много знал, с ума сойти. Бывало, засядут вечерком, накатят и давай: бабушка запоёт свои – пинежские, а он свои. Язык никто не знает, ясное дело, но красиво так, слёзы у всех наворачивались. Ну, с таким голосом его поближе к аппарату-то и взяли. Агитработником, считайте. Он начал выступать везде, с речами ездить, по деревням особенно, там про чернила байка вообще сработала на ура. А на черно-белых фотографиях и не поймёшь – так посмотришь, ну темнокожий мужик, ну и что?
Дед мой так на заводе всё и работал, а того-то уже всё выше толкают. Многие удивлялись, чего это он такой синий, а он им: «А как это характеризует меня, как коммуниста?» – или: «Зато моя партийная линия куда краснее вашей». Никто после такого не стал его больше спрашивать. Как НЭП кончился, он против кулаков агитировал, про колхозы заливал. Ну и постепенно начал в квартире всех остальных уплотнять, пока не остались там трое – дед с бабушкой и инопланетянин. Ну, а потом их выселили, остался он один на все четыре комнаты.
Вообще, чем выше рос, тем дальше скатывался. В войну, говорят, жировал, отсиживался где-то в тепле, даже к Сталину на дачу приезжал иногда, песни тому очень нравились центаврианские – плакал, водку пил под них, иногда даже подпевал.
Дед мой его видел потом, в пятидесятые, с балериной, с какой-то, из Большого Театра, но подходить не стал: «Ну его, – думает, – этого…»
– Ну-ну-ну, на балерине я вас совсем потеряла. Молодой человек, вы так за сумасшедшего хотите сойти?
– Да нет, думал, Вам интересно будет послушать просто.
– Где ж это видано, чтобы инопланетяне так высоко дослуживались? В сталинские-то времена! Да ещё и с Альфы-Центавра. Юморист. Берите свою карточку и давайте к окулисту.
Синекожий
