овладел итальянским и французским языками и только боялся вестей из России. Для себя он твердо решил, что ежели будут вызывать на родину досрочно, то останется в Италии.
Но судьба и на сей раз багосклонно отнеслась к счастливцу. Молодого царя мало интересовала судьба незначительного боярина, хотя его имя однажды и прозвучало на допросе. Петр лично пытал Цыклера, добиваясь от него новых сведений об участии царевны Софьи в заговоре.
Полковник, теряя власть над собой от жестоких истязаний, стал послушно бормотать то, что от него требовали. Но больше все-таки Цыклер говорил о злоехидных происках Милославского. О Софье говорил вскользь, но и того хватило, чтобы привести Петра в состояние белого каления. «Сука, блядь последняя, – кричал царь вне себя в присутствии Голицына, Льва Кирилловича и других самых близких бояр.–На помост ее. Сколько еще я буду слышать о тех стрельцах, о моем убиении? Отрубить ей голову, убить ту змею подколодную.
– Невозможно, Петр Алексеевич,– возражал Нарышкин – единственный, кто мог возражать, когда царь находился в таком состоянии.–На нас вся Европа смотрит, все королевские дворы будут возмущены. Царская кровь все-таки, не дело подлым людишкам царскую голову рубить.
– Якову же отрубили!– гремел Петр, вспоминая о казни английского короля Якова Первого Кромвелем. Напоминания о недавних событиях по-прежнему мутило его сознание, приводя в ярость и возбуждая старые страхи.– Приказываю строить помост. Я сам отрублю ей головешку, чтоб почетнее было. Завтра же.– Петр неистово топал ногами, лицо тряслось в судорогах, изо рта пошла пена.
Все увидели, что начинается приступ падучей. Едва уговорили царя лечь в постель, накрыли одеялами. Его трясло, тело подпрыгивало, одеяло ходило, как море в шторм. Лекарь совал в рот ложку с лекарством, но содержимое ложки постоянно расплескивалось. Растерянный немец рукой приглашал помочь ему, однако, никто не решался. Тогда Сашка Меншиков подскочил, схватил голову царя, зажал рот, и только тогда лекарь влил две полных ложки жидкости. Через некоторое время Петр уснул.
На следующее утро продолжали отговаривать его от экзекуции над царевной. Петр долго не соглашался. Софья будоражила в его сознании страшные воспоминания детства: дикие рожи стрельцов, косматые бороды, кишки на бердышах. Потом все то уходило в сны, заставляя кричать по ночам и просыпаться в холодном поту с колотящимся сердцем.
Убрать, убить, изничтожить, чтоб не было никаких более воспоминаний о том – занозой сидело в голове царя. То было жизненно необходимо для его здоровья, для успокоения души, а ему навязывали какие–то доводы, государственные резоны и прочую чепуху, и приходилось соглашаться.
Пока он еще был не настолько силен, чтобы разогнать всю ту свору бояр и советчиков. Особенно возражал против казни царевны Борис Голицын. С какой такой стати? Царь не имел ничего против князя, но к невольной неприязни, возникшей в Троице, теперь добавилась недобрая память о настырности и противодействии царской
