боясь прикоснуться к этой бледной руке с несколько искривленными пальцами; не то гнев, не то испуг волновали ее. Она знала, что в этот же день ее брак будет вторично освящен по обряду католической церкви, Майнау были католики, но то, что в этом доме совершенно не признавали действительным протестантского брака, совершенного в Рюдисдорфе, поразило ее как громом.
Старый барон сделал вид, что не заметил ее колебания, и вместо руки взял кончик одной из спустившихся ее кос.
– Посмотрите, что за прелесть! – сказал он любезно. – Не нужно называть вашего знаменитого имени, это верное его отличие – оно блистало еще во времена крестовых походов!.. Природа не всегда так предупредительна, чтобы сохранить из рода в род отличительный фамильный признак, как у Габсбургов толстая нижняя губа, а у Трахенбергов рыжие волосы.
Сказав эту любезность, он принужденно улыбнулся.
Рюдигер между тем нетерпеливо покашливал, и Майнау быстро повернулся к окну. Там неподвижно стоял маленький Лео, устремив глаза на новую маму; красивый мальчик небрежно опирался на великолепную леонардскую собаку, а в правой руке держал свой знаменитый хлыст. Эта группа вполне достойна была кисти художника или резца скульптора.
– Лео, подойди к милой маме, – приказал Майнау до неузнаваемости взволнованным голосом.
Лиана не стала ждать, чтобы мальчик подошел к ней. В этой ужасной обстановке прекрасное детское личико, хотя и смотревшее на нее враждебно и упрямо, показалось ей отрадой, лучом света. Она быстро подошла к ребенку, нагнулась и поцеловала его.
– Станешь ли ты хоть немного любить меня, Лео? – проговорила она, и в ее умоляющем голосе слышалось рыдание.
Большие глаза мальчика с робким удивлением вглядывались в лицо новой матери, хлыст полетел на пол, и маленькие ручки крепко обвились вокруг шеи молодой женщины.
– Да, мама, я буду любить тебя! – проговорил он со свойственной ему откровенностью и, посмотрев через ее плечо на отца, добавил почти сердито:
– Не правда, папа, она вовсе не похожа на жердь, и косы у нее не такие, как у нашей…
– Лео!.. Неугомонный мальчишка! – оборвал Майнау сына.
Очевидно, он был в большом замешательстве, между тем как старик старался скрыть улыбку. Рюдигер снова сильно закашлял.
– Боже мой, да в чем же провинился этот бедняк? – прервал он вдруг свой дипломатический маневр и указал на темный угол комнаты: там на коленях, перед креслом, стоял, опустив голову, Габриель; сложенные руки его лежали на толстой книге.
– «Месье» Лео был непослушен, а я ничем чувствительнее не могу наказать его, как наказав за него Габриеля, – спокойно сказал дядя.
– Как! Неужели козлы отпущения опять в моде в Шенверте?
– Хорошо, если б они никогда и не выходили из моды! Это было бы и для нас всех лучше, – резко ответил гофмаршал.
– Встань, Габриель, –
