страстным порывом неудержимого горя Лиана обвила своими руками худенькие плечи брата, который, видимо, всеми силами старался сохранить наружное спокойствие при этих оскорблениях.
– Мама! Как можешь ты оскорблять Магнуса? – вспылила молодая девушка. – Ты называешь его малодушным? Но не он ли семь лет тому назад, с опасностью для собственной жизни, вытащил меня из пруда? Да, он решительно отказался от военной службы, но только потому, что его кроткое и мягкое сердце противится кровопролитию… По-твоему, он слишком ограничен, чтобы быть дипломатом, – он, неутомимый и глубокий мыслитель? О мама, как ты жестока и несправедлива к нему! Он ненавидит лицемерие и не хочет осквернять своего благородного и высокого ума шахматными ходами дипломатического искусства… Я тоже горжусь, очень горжусь своим старинным родом, но никогда не пойму, почему дворянин должен непременно владеть мечом или быть дипломатом.
– А теперь я спрошу, – прервала сестру Ульрика, выходившая поднять книгу, – что достойнее имени Трахенбергов – быть ли творцом замечательного труда или считаться в числе неоплатных должников?
– О, ты! – прошипела графиня, задыхаясь от гнева. – Ты, бич моей жизни! – И она, как безумная, несколько раз пробежала по залу. – Впрочем, не понимаю, что же заставляет меня жить с тобою, – сказала она вдруг со зловещим спокойствием. – Ты уже давно пережила тот возраст, когда цыпленку нужно еще покровительственное крыло матери. Я слишком долго терпела тебя, теперь даю тебе волю, неограниченную волю. Поезжай, если хочешь, в продолжительное путешествие по всему свету, ступай куда угодно, только поторопись очистить мой дом от твоего присутствия!
Граф Магнус схватил руку девушки. Все трое – брат и две сестры – стояли, дружно обнявшись, перед бессердечной женщиной.
– Мама, ты вынуждаешь меня в первый раз заявить о моих правах как наследника Рюдисдорфа, – сказал тихий, кроткий ученый, покраснев от волнения. – Пред лицом кредиторов только я имею право на замок, и на доходы с него… Ты не можешь лишать Ульрику родного крова, – она остается у меня.
Графиня повернулась к нему спиной и направилась к двери. Сын был так неоспоримо прав, что у нее не нашлось ни одного слова для возражения. Она уже взялись было за ручку двери, но вдруг обернулась к нему еще раз.
– Ты не смей ни одного гроша из этих предательских денег смешивать с нашей расходной кассой! – приказала она Ульрике, указав на лежавшие на диване пятьсот талеров. – Я лучше с голоду умру, нежели дотронусь до чего-нибудь, купленного на эти деньги… За вино я сама заплачу. Слава Богу, у меня довольно еще серебра, уцелевшего от крушения. Пусть же это серебро, на котором ели мои предки, будет обращено в деньги, по крайней мере, мне будет утешением сознание, что я чисто по-княжески угощаю гостей, а не на заработанные деньги… Ты не замедлишь получить достойное наказание, – обратилась она к Лиане, – за то, что и ты восстала против матери! Переезжай только в Шенверт! Рауль, а еще более его старый дядя, Майнау, вытрясут из тебя сентиментальные и ученые бредни.
С
