мерил кухню шагами. Лелька, чьё лицо казалось особенно бледным на фоне огненных волос, склонилась над чашкой и булькала чаем, как маленькая девочка. Инна стояла у окна, скрестив руки на груди.
– Он не виноват, Егор. Ни в чем. В том, что случилось, виноват твой отец и его мать.
– Ах вот как ты заговорила! «Егор, он нас слышит, ещё сорок дней он здесь», – передразнил он Инну.
– Я говорила о том, что своей смертью он искупил свои грехи. И Володя тут совершенно не при чем.
– Володя?! – взорвался Егор. – Может, ты ещё пожить его к нам пригласишь? Он одного года с Лелькой, как ты не поймёшь! Он от тебя ездил к этой бабе, а от неё – к тебе!
Инна вздрогнула, как от удара. Лелька часто задышала, и, чтобы успокоить дочь, Инна положила руку ей на плечо.
– Ну-ну, перестань. Все в порядке. Егор, – по-учительски рассудительно сказала она, – Володя причиняет мне сейчас гораздо меньше боли, чем ты. А ведь ты – мой сын.
– Отли-и-ично! – процедил Егор. – Ты уже и сравнивать начала.
– Я никого не сравниваю. Ты мой сын, и я безумно тебя люблю. И Лельку люблю. Вы у меня замечательные. Но тебе стоит пожалеть этого мальчика – он не виноват в том, что совершили его родители.
Егор некоторое время смотрел на неё, потом шумно выдохнул и проговорил примирительно:
– Чаю налить? А то вон Лелька со дна что-то тянет…
– Спасибо, я не хочу, – Инна вышла из кухни.
Хоронили в дождь. Инна, разбитая бессонницей и переживаниями, стояла, прислонившись к плечу Егора и буравила взглядом старый металлический крест на соседней могиле. С утра болело сердце, отголоски вцеплялись в плечо и лопатку. После отпевания стало лучше, но ненадолго. Когда она увидела разверстую могилу, всё поплыло перед глазами, голову обожгло болью, под веками рассыпались колючие искры.
Лелька едва держалась на ногах. Паша обхватил её двумя руками, как ребёнка, который учится ходить.
На Егора было невозможно смотреть: за считанные дни он почернел и осунулся.
– Ты бы поплакал, – сказала ему накануне вечером Инна.
Он посмотрел на неё диким взглядом и вышел, хлопнув дверью.
Володя стоял вдалеке, смешавшись с толпой дальних родственников. Кажется, плакал.
На поминках он не прикоснулся к еде и ни разу ни с кем не заговорил. Инна молча ковыряла вилкой остывший резиновый блинчик. Она терпеть не могла поминки: всю эту суету, алкоголь, неискренние поминальные речи и пустую болтовню. На другом конце стола сестра Андрея рассказывала о поездке на Мальдивы, пока ее муж – угрюмый и туповатый – лихо опрокидывал рюмки. Выживший из ума двоюродный дед гладил по руке свою бабку и задушевным тоном повторял:
– Девушка, мы с вами точно где-то встречались.
Лелька цедила минералку с лимоном – её тошнило. Слева от неё Пашка жевал хлебную корку, пытаясь не заснуть – предыдущую ночь он провёл в самолете. Справа застыл Егор. Его пепельно-серое лицо
