в папочку. Официант послушно пересчитывает. И уже после этого курносый отстегивает еще бумажку и сует ее в карман официанту.
Вот так-то, Дима, а ты уже заранее все просчитал – где-то в районе трехсот шестидесяти – трехсот семидесяти. Дима открывает папочку, мимоходом оставленную официантом на деревянном подносике, видит там цифру 360 и укладывает заранее приготовленные четыре сотни. Девушка в этот момент пытается закурить, зажигалка не работает. Дима делает шаг в ее сторону, наклоняется, щелкает своей зажигалкой и слышит:
– Не хотите пригласить меня к себе в номер?
– Всегда! – говорит Дима, еще до конца не осознавая, что происходит. – Прайс?
– Десять – за ночь, три – за час.
– Ой, солнышко, я бы и двадцать, только… – разводит Дима, почти с облегчением.
Девушка смотрит спокойно, голова чуть набок, нижняя губа закушена.
– Полторы за час.
– Да, – вдруг говорит Дима. – Да-да, конечно. Буду рад. Да. Мой номер…
– Вижу, он на карточке. Она ведь ваша? Буду минут через пятнадцать.
И отворачивается к экрану.
С ума сойти!
Выйдя из лифта на пятом этаже, Дима идет по коридору, абсолютно пустому, застывшему от той ошеломленности, которую проносит по нему Дима. Никаких мыслей, только фраза из анекдота: «Ничего себе, за хлебушком сходила!» И жжет неведомо откуда выскочившее у него нелепое «прайс?» – Киса Воробьянинов, блин!
Господи, что бы он сейчас отдал за то, чтобы не было этой безобразной сцены в ресторане – «зырянка», «прохладный взгляд», «угрюмая мощь» и прочий пьяный бред.
«Третьим будешь, дедуля?» – «Будет-будет! Куда он денется!»
При этом Дима почти деловит и стремителен. Отмечает, что в номере порядок. Пускает горячую воду в ванной. Есть время, или… Нет, надо успеть. И Дима лезет под душ. Потом растирается полотенцем и прислушивается. Да нет, уложился в семь минут, – не мог он пропустить ее стук в дверь. Дима надевает свежую рубаху. Кровать огромная, как раз для. Перекладывает деньги в потайной карман портфеля – мало ли что. Полторы тысячи – на стол, под том «Архивного вестника». Документы, билеты смахивает в ящик прикроватного столика. У Димы нет презерватива, но, скорей всего, есть у нее.
Включил телевизор, приглушил звук, вырубил верхний свет. Встал у окна.
Метель закончилась. Ясно видны крыши домов – кирпичных многоэтажек пятидесятых-шестидесятых годов. Еще светят их окна. А снизу двор, оттуда горит «Флоренция». Нормально, думает он, наблюдая багровый отсвет ее букв на залепленном снегом стекле.
Пятнадцать минут прошли уже точно.
…Прошло почти двадцать пять минут. Или это шутка такая была?
Тридцать пять минут.
И Дима наконец чувствует, как отступает этот морок. Как будто дышать легче стало. До чего
