как понятие Я есть общий спутник всех душевных состояний, то оно как нельзя лучше соединяет в себе свойства удобного принципа, т. е. общность и краткость.
V
Об отношении психологии к общей метафизике[63]
§15
Самые общие формы явлений в том виде, как их находят до начала всякого философствования, суть принципы метафизики. Между только что названными формами есть одна, именно Я, которое настолько же может быть отнесена к психологии, насколько и к общей метафизике. По-видимому, Я даже не форма, а прямо собственный предмет психологии. Однако то, что исследование этого понятия должно вестись в общей метафизике, вытекает из неразделенной связи его с первыми метафизическими исследованиями.
Психология в разнообразных фактах сознания имеет неизмеримое собственное богатство, которое оставляется нетронутым общею метафизикой, так что те из этих фактов, которые заключают в себе свойства принципа, принадлежат одной только психологии.
Но научная обработка этих чисто психологических принципов, разрешение заключающихся в них проблем – это всегда должно производиться с привлечением общеметафизических теорем.
Все психологические принципы, так как они черпаются из внутреннего восприятия, заключают в себе два обстоятельства (единому Я принадлежат многие качества; в душевной жизни замечается постоянная смена состояний), вследствие которых они незаметно переходят в главные общеметафизические проблемы (как вообще единому может подходить многое? как вообще смотреть на изменение?)
§16
Кроме правильного отношения психологии к общей метафизике, должно быть принято во внимание и мнимое, именно то, которое послужило поводом к попытке дать метафизике психологическое основание.
Чтобы легче ориентироваться в этом, заметим, что метафизика искони начинается рассмотрением природы, что при этом она сейчас же должна натолкнуться на ненадежность и немыслимость чувственного опыта, но что ей будет не так легко установить лучшее. После того как древнейшие философы полагали в основание то абсолютное бывание, вместе с Гераклитом, то полное и пустое и маленькие тельца, вместе с Левкиппом, то числа, вместе с пифагорейцами, или идеи, вместе с Платоном: все более и более возбуждалось то подозрение, которое высказали софисты, поддержал Сократ, и, продолжив далее, вскормили академики и скептики, именно, что вышеупомянутые древние философы хотели заглянуть в такую глубину, куда не достигает человеческий глаз, и что настоящая мудрость состоит в том, чтобы хорошо понимать границы нашего познания. В этом, очевидно, уже заключается наставление прежде всего соображать, quid valeant humeri, quidferre recusent, т. e. прежде, чем пускаться в исследование природы вещей, точно оценить способность своего познания. И что же может быть естественнее того, что думают поймать себя в скачке и в нерадении к близ лежащему, когда замечают, что исследуют звезды, не зная своего собственного
«Все наши мысли, – говорит Гербарт, – могут быть рассматриваемы с двух сторон: отчасти как деятельности нашего духа, отчасти со стороны того, что с помощью их мыслится. В последнем отношении они называются понятиями» (Lehrb. z. Einl. in die Philosophie, §34). Первоначальные понятия слагаются под влиянием окружающей обстановки и поэтому носят довольно случайный характер. Когда жизнь наталкивает человека на размышление, побуждая его отдавать себе отчет в собственных мыслях, он впервые начинает замечать всю неточность, бессвязность, неполноту и неправильность своих понятий. И вот, отчасти вследствие практической необходимости устранить спор или выяснить дело, отчасти же вследствие чисто теоретического интереса, у него возникает стремление исправить, дополнить, связать – вообще упорядочить свои понятия. Говоря иначе, в нем возникает стремление к
