В этих стихотворениях очевидны черты «кулинарной поэтики», характерные для пастернаковской лирики: «Сочилась сывороткой, елеем, маслом / неопределившаяся огромная Москва[84]» («30. 05. 1960») или «и черный бархат как варево / распробует бульварное кольцо[85]» («Московское стихотворение»). Сравним, к примеру, у Пастернака: «И солнце маслом / Асфальта б залило салат»[86] или «Как горы мятой ягоды под марлей, / Всплывает город из-под кисеи».[87]
Стихи «30. 05. 1960» написаны 29 мая, накануне смерти Пастернака, в названии – дата его смерти. Быть может, Венцлова предчувствовал эту смерть, хотя уже с начала мая было известно, что поэт безнадежно болен. Москва в стихах грозная, но живая. Такой ее видит Томас накануне 30 мая 1960 года:
Шли мимо смерти, камеры и страны,
Светясь, росло пространство в переулках,
И черное, как тень стрел, неслось
Несправедливое летнее небо.[88]
Так, в самиздате Венцлова дебютировал и как поэт, и как филолог. Этот дебют оценили внимательные читатели и критики.
Две книги, которые были официально изданы в семидесятые годы, – «Ракеты, планеты и мы» (1962) и «Голем, или Искусственный человек» (1965) – научно-популярные. Хотя сам автор признает, что написал их «скорее заработка ради»[89], космос и кибернетика действительно его интересовали. Первую книгу (кстати, единственную, в которой автор согласился на некоторый компромисс: хорошо отозваться о советской власти, коли она лучше всех исследует вселенную) оценили не только гуманитарии, но и астрономы. Стремление Томаса Венцловы жить в открытом мире выражено в этой книге по-максималистски: «Мы как будто вышли из комнаты на улицу, в огромный город. Масштабы в корне изменились. Мир, в котором живет и работает человек, был большим, а сейчас он стал беспредельным. Можно сказать, что люди перестали быть провинциальными жителями захолустья. Еще трудно понять, как это отразится на нашем быте и наших мыслях, но ясно одно – космические полеты ввели новое измерение».[90]
«Голем, или Искусственный человек» – книга о кибернетике, которая удивила математиков «тонким пониманием духа точных наук»[91]. Но со стороны иногда казалось, что поэт впустую растрачивает силы. Андрей Сергеев передает мягкие, но ироничные слова литературоведа, бывшего политзаключенного Пятраса Юодялиса: «Томас – единственный поэт в Литве. Его не печатают. Предложили написать какую-то брошюру по семиотике, и он согласился! Это как если бы Паганини предложили играть в кино перед началом сеанса, и он согласился бы!»[92] Однако еще в 1960 году, сдав экзамен по логике у профессора Василия Сеземана, Томас с гордостью заносит в дневник: «Получил предложение изучать кибернетику (у профессора на столе вся кибернетическая литература, которую здесь можно достать)»[93]. Так что увлечение этой наукой возникло задолго до того, как он написал книгу, и переросло в серьезный интерес к семиотике.
Не только поэзия,
Подстрочный перевод.
Подстрочный перевод.
Там же. С. 356.
Подстрочный перевод.
