станут? Тегин-то крыланам крепко хвосты накрутил, а еще б чутка, то прям на облоки ихние и вышел бы.
– И шо?
– Вот тебе и шо. Ранили-то тегина, аккурат и свои ж ранили, которые не свои, а кхарнцами купленые, потому как там, – мужик ткнул пальцем вверх, Арша задрала голову, но ничего, кроме узенькой голубой полоски неба, не увидела. – Там много чего есть. Там эман, и колдунство не то, что тут. И ежели б тегин добрался, то мигом бы всех к струночке поставил, и кхарнцев, и торгашей Лиговских. Вот они, значит, и подсуетилися. Тегина убрали, заместо него князя посажного поставили, и сказали со скланами замириться и всех, кто тегину верный, поперевешать, чтоб, значит, смуты не было.
– Ой, рот твой брехливый…
– Мой рот говаривал с кумом, у которого брат – конюший у Халем-нойона, так он сказывал…
Всадники уже скрылись, опустевшая улица вновь пришла в движение, а эти двое продолжали спорить.
– А я те говорю, что хрена у них сполучится. Тегин-то очуняет, небось, и тогдашечки всем покажет, где раки зимуют – и кхарнцам, и серошкурым.
Вспомнив про склану, Арша вспомнила и про деньги, и про платье, которого точно не будет, и от огорчения и обиды пихнула кого-то в бок, заорав:
– Куда прешь!
Вольс объявился спустя два дня, боком заполз на козлы, дыхнул перегаром и, сгорбатившись, сказал.
– Отобрали, услепки. Все отобрали. Напали о пятерых. И с ножами еще.
Он пощупал подбитый глаз, подтянул вверх подранный кусок рубахи и, нахмурившись еще больше, спросил.
– А тебя-та тут не заобидели?
Арша мотнула головой. Жальче всего было платья, красного и чтоб пуговицы резные, и сапожков с железными гвоздиками. В них бы и похоронили: красиво б в домовине лежала б, как настоящая наир.
– Ты-та не спереживай. – Вольс прокашлялся. – Я-та вот чего, на, держи…
Достав из-за пазухи сверток, впихнул её в руки.
– Тама эта… Сказали хороший.
Внутри лежала темно-красная, цвета выспевших ранеток, ткань; плотная шерстяная, богатая с виду. А пуговицы, пуговицы Вольс вырежет, у него руки золотыя, а что пьет и дерется, ну так кто ж с мужиков другой-то?
Платье и вправду вышло красивым, как у мельничихи, и даже лучше, потому как у мельничихи пуговок на один ряд, а у Арши – на два. И складочек по подолу больше, и рукава подлиньше, попышней.
Арша часто вытаскивала его из сундука, раскладывала да любовалась, думая, как хороша в нем будет, ляжет в домовине госпожою, молодая да красивая, а все будут глядеть и удивляться. А что обувки нету, таки не беда, она нарочно подол подлиньше сделала, чтоб ноги закрыл.
Надеть платье так и не вышло: через тринадцать месяцев, день в день, то, что осталось от Арши, нашли в лесу. Поглядев на истерзанные останки, староста заикнулся было про медведя, но Вольс, заткнув за пояс топор, сказал:
– Таки не медведь.
И ушел в чащу.
Он
