И одета по-мужски: подбитый мехом шапан поверх шерстяной рубахи, некогда нарядной, но поизносившейся; замшевые штаны, вязаные чулки на костяных пуговках и короткие сапоги с широкими голенищами, в которые Ласка понапихала всякого рванья.
– Вот и хорошо, что не осуждаешь. А мой-то братец, с войны вернувшись, осудил. – Она отвернулась, подвинулась чуть ближе к Орину. – Как же – герой, победитель, а сестра – шлюха. Но гляди, я завязала, если вздумаешь…
Перед носом из ниоткуда появилось тонкое лезвие.
– Глотку перережу и с концами. – Ласка улыбнулась, по-доброму как-то, по-человечески. Впервые. А убрав нож, пояснила. – Это так, на всякий случай, а то бывало придут и думают дурное.
– Бельт не такой, – подал голос Орин. – Бельт, он из наших.
– Оппозиция, – понимающе кивнула Ласка. – Что смотришь, я ведь с братом училась, и книги, и языки всякие, и танцы… Зачем мне здесь танцы?
Теперь в желто-зеленых глазах ее виделось удивление и немного обиды.
– Так вот чего, Бельт, оставайся, а? Ласка морду поврачует, не умением, так ласкою. Боец ты знатный, на мечах наших поднатаскаешь. Деньжат накопим и вместе в Вольные рванем.
– И я с вами, – Ласка, осмелев, прижалась к Орину. – А что, куплю платье и буду на празднества ездить… Танцевать.
Карета катилась по тракту. Неторопливо ступали широкогрудые кони, разбивая копытами лед, медленно вращались колеса, позевывал кучер в черном тулупе, и откровенно дремал охранник.
Чуть слышно тренькнула тетива, и стрела вошла в поднявшегося было кучера. Нехорошо попала, в живот, мучиться бедолага станет.
– Эге-ге-гей! – закричал слева Дышля. Охранник кулем свалился с облучка, растянулся на земле. Этот живой: трясется осиновым листом.
– Пошли. – Орин подтолкнул локтем, хотя подгонять нужды не было: Бельт свое дело знал. В несколько прыжков нагнал карету и схватил продолжающих мерное движение лошадей под уздцы.
– Тпру… Стой!
Пришлось почти повиснуть, прежде чем животные остановились.
– Стой, стой, хороший. – Бельт похлопал коня по шее. – Тебя-то точно не тронут.
Кучер так и сидел, прижимая руки к животу. А лук у Ласки знатный, тугой. И откуда для такого столько силы в ее тщедушном тельце? Но поди ж ты – стрела, насквозь прошив бедолагу, прибила его к стенке кареты. Не жилец мужик, это точно.
Бельт потерял интерес к умирающему и принялся разглядывать карету. Обыкновенная, темного дерева, она некогда щеголяла нарядным желтым цветом, но теперь пооблупилась и пошла проплешинами. Родового шеста нет. А герб на двери незнакомый – башня и пес…
Орин, открыв дверцу кареты, поклонился.
– Господин, прошу нижайше простить, однако обстоятельства жизни вынудили меня заняться делом не совсем достойным…
Что ему ответили, Бельт не слышал.
– Шут. – Ласка подкралась как всегда бесшумно. – Когда-нибудь
