двери оторвана и болтается. Некому прикрутить.
– Вы знали моего Ваню? – жарким шепотом спросила женщина, заглядывая в лицо Горецкому.
Он успел, к счастью, состроить печально-сочувственную гримасу.
– Так точно! – ответил Горецкий. – Мы с вашим Иваном вместе служили. Друзьями были, можно сказать. А теперь вот я по делам службы оказался в Воронеже и решил вас навестить.
Опустил руку в карман и достал перочинный нож с пластмассовыми накладками на рукоятке. По какому-то наитию Горецкий купил этот нож на вокзале при отъезде из Москвы.
– Мне Иван его дал, – сказал Горецкий. – Незадолго перед тем…
Он добавил скорби собственному взгляду.
– И так у меня этот нож остался. Как напоминание о нем. Но я считаю, что эта вещь должна храниться у вас.
Женщина взяла в руки нож осторожно, как святыню. Словно это были как минимум новообретенные мощи.
– Спасибо! – сказала она, и у нее задрожали губы.
Горецкий понял, что не прогадал с этим ножом. Вещь как пароль. Как пропуск в дом. Как ключик к сердцу.
Мария Николаевна взяла Горецкого за руку, словно он был ее маленький сын, и повела в комнату. И здесь царил полумрак, потому что в четырехрожковой люстре горела одна-единственная тусклая лампочка, в свете которой с портрета на стене на Горецкого смотрел явно веселого нрава юноша, и Горецкий безошибочно «признал» в нем своего якобы сослуживца.
– Да… Ваня… Каким я помню…
Мария Николаевна всхлипнула, но слез у нее не было. Дотронулась до портрета и провела нежно ладонью.
– Как вы тут без него? – спросил Горецкий.
Она замотала головой, показывая, что не надо ее ни о чем сейчас спрашивать. Горецкий осторожно ее приобнял.
– Простите, что так долго к вам ехал, – сказал он покаянно. – Хотя мы и государевы люди, и служба, и свободного времени нет, а все-таки обязан был выкроить денек, проведать вас.
– Я все понимаю, – шептала женщина. – Я не в претензии.
– Кто-нибудь из наших к вам заезжал? – спросил Горецкий.
Она замотала головой.
– Что, неужели совсем никто не появлялся? – будто бы осерчал на своих сослуживцев Горецкий.
– Нет.
Значит, никто из окружения Ивана Алтынова за это время здесь не объявился. Весточку от Вани не привез.
– Да-а, – тяжело вздохнул Горецкий. – Стыд и срам.
– Не говорите так, – сказала женщина всепрощающе.
И все сжимала в руках нож, якобы принадлежавший когда-то ее сыну.
– Вы с дороги? – вдруг всполошилась она. – Голодный, наверное?
Горецкий сделал неопределенный жест рукой.
– Голодный! – определилась в своих подозрениях женщина. – Я сейчас!
Горецкий не пытался ее остановить, справедливо рассудив, что за привычными домашними хлопотами она окончательно
