родители, озабочены тем, чтобы наш отпрыск стал наследником нашего имения, хозяйства, работников и земель. Чтобы вы нашли свою пассию, с которой готовы были родить себе наследника нашей семейной реликвии и гордой фамилии Миллер. – он устало вздохнул, – Но Вы, Макс, видно, считаете, что сильно взрослы, чтобы принимать такие решения самостоятельно. Я не договорил, Макс. – перебил сына отец, когда тот собирался возразить.
– Но ты глубоко заблуждаешься, родной. – казалось, будто он смягчил тон, но все это были уловки судьи с двадцатилетним стажем. – Любому уважающему себя мужчине нужна девушка – юное прекрасное создание – под стать. Она ведь – и украшение дома, и первоклассный учитель для ребенка, наследника твоего же рода! Уверяю тебя, дорогой Макс, ты просто еще не был отмечен стрелой Амура. Скоро она разит тебя и твое великое сердце – я уверен в этом больше, чем в чем-либо за свою жизнь! – и тогда ты поймешь, как ошибался.
Джонатан-младший поклонился отцу и, ничего не сказав в ответ, снял с себя перчатки, протянув их покровителю. Это же просто богохульство! Миллер-старший сжал белоснежные лайковые перчатки в руках и грозно посмотрел на своего сына, который вновь поклонился отцу. Этот жест был сродни с пощечиной, с объявлением дуэли… да даже с самим плевком прямиком в лицо! Граф терпеть это не намерен, но он понимает, что выяснять семейные отношения на балу – верх некультурности. Потому он поправил черный галстук и лацкан карминово-красного сюртука, на котором виднелась позолочено-белая бутоньерка с запахом ванили. Со словами «Я вас понял, Мистер Миллер» брюнет взял ладонь сына, крепко сжав ее и насильно раскрыв, и положил ему обратно перчатки. Джонатан-старший удалился, а молодой граф, сжав перчатки, как недавно отец, поспешил уединиться на балконе.
Нигилист из Японии
Макс отворил двери, ведущие на балкон, и они чуть не ударили стены – так сильно разозлен молодой граф постоянными советами родителей и их вмешательством в его личную жизнь. Он посмотрел на лайковые перчатки, которые он продолжал крепко сжимать в руке, и спрятал их в кармане суконных брюк, лишь бы не видеть это удушающее напоминание о постоянных пререканиях с отцом. Шмидт знает не понаслышке, как устают люди на таких балах морально и эмоционально, поэтому он не скупился на небольшую приятность: теперь на балконе парадной залы стоят две белоснежные скамейки из первосортного и лучшего мрамора, который сверкал в свете канделябров, украшавших, наравне с фиалками и гелиотропами, вход и периметр балкона.
Сверкающие звездочки, которые оказались сонными мотыльками, выделывали незатейливые пируэты на своем пути к свету свечей, которые загородил собой писатель. На улице стояла осенняя прохлада, несмотря на то, что еще было только половина восьмого вечера, а на дворе – лишь начало октября. Джонатан тяжело выдохнул и оперся
