Я курил сигарету, которую стрельнул у Лехи, оставшегося внутри, в винах Кубани. Тело не чувствовало прохлады, сигарета медленно уползала. С каждой затяжкой мысль, стучавшая, как птенец, в висках, выбиралась наружу. Мужчина должен быть сильным, это звучало так.
– Ованес! Аи тун! – кричала из окна мать. Но как? – если друзья еще гуляют, а на дворе весна. Снег уже освободил асфальт, показывая тем самым нерасположение природы к делам рук человеческих. Потоки воды сбегают с площадки, словно беженцы, покидая горячие точки земли… Нет, нам еще рано домой.
Почерк мой не изменился с третьего класса. Появились скорость и надежность.
Вся жизнь настоятельно требовала: брось его, оставь. Зачем тащить его туда, где трудно пройти одному? Но бросить порой сложнее, я не сделал этот шаг, не бросил себя, и оставшись позади, решил срезать путь.
Серый осенний дождь усыплял дома, осыпал легкими поцелуями землю, глаза, плоть. Я собирался в школу, а перед этим нехотя просыпался, но не сам: будила мама. Пил чай с бутербродами, слушал марш славянки, гремящий по радио, – и шел по краю двора, усыпанного листьями, по краю непростительной юности.
Солнце заслонило собой другие. Те, кто на земле, обязаны ему жизнью, влюблены всю жизнь первой любовью и последней. Лишь немногие могут ощутить остроту порыва других звезд, посмотреть на них. Но солнце таких не прощает. Никогда.
Я стал писать потому, что, захотев все сразу, изнемог. Законы физики встали на моем пути. Слова же, направленные ввысь, убивают наповал. И звезды падают – прерванные, потому что прекрасные.
– Где такую бейсболку купил? – Санек, из тех ребят нашей тусовки, что были постарше, жил в первом подъезде нашего общего дома, стоявшего углом, спиною к полям и ветру. Еще два дома находились напротив наших подъездов, замыкая коробочку, крышку которой сняли, раз мы родились.
– На базаре, с отцом… – Это была одна из первых бейсболок в сокращенной наспех стране. Помню ее черный цвет и освещавшую лоб надпись USA.
– Ну, теперь ты нормальный пацан. Классная бейсболка, носи, – с этими словами Санек вернул мне ее.
Заглядывать в детство – все равно что в пересохший колодец. Глухой стук падающих камней. Плеск воды не вернуть.
Солнце вставало нехотя, потягиваясь телом, вытягиваясь до земли. Стоя на балконе, я щурился, вглядываясь в его лицо, пытаясь определить возраст. Морщин не было вовсе.
– Видимо оно совсем еще молодое. желторотый птенец, – подумал я.Осень только начинала жить. Ветер гладил мне лицо, плечи. Я сыпался, сыпался безудержно, у меня начали выпадать волосы. Но от кожи, откуда она начинала, она, эта жизнь, перебралась вглубь, спасаясь от холода. Все внешнее стало ей чужим.
В автобусе взгляд не мог остановиться. Все двигалось, менялось, становилось другим. Каждая людская крупица рвалась ; я видел процесс, движение, пляски теней, меняющих позы. – Эй, баран, подвинься! – Про них нельзя было сказать, есть они или нет: они колебались между тем и другим, но не делали выбор. Проводили ладонью, не сжимая кулак.
