пей, сколь хошь. Внакладку пивали, сказать ежели по совести, истинным богом… всей артелью человек в тридцать внакладку – пей! Никаких вредов не делал… Это уж что говорить! Иди ты, братец мой, к нему в полночь – запрету нет, иди прямо – допускает без разговору, садись, пей чай али там вино, кофей – это у него сделай милость, не опасайся!.. Скажешь: «А что, Михал Михалыч, хотел я у вас спросить, коровенку хочу…» – «Много ль?» И сию минуту даст, ежели есть, а ежели нет… «Вот, говорит, съезжу в город, привезу…» И привозил – это без обману… Добрющий барин был».
– Но ведь наш мужик, Силыч, – хлопнув рюмку, продолжил Петр Михайлович, – на доброго барина смотрит, как на чудака, которого непременно надо объегорить. Придут мужики лес рубить, постучат по дереву, по пням постучат и идут за расчетом. Отцу проверять некогда, пытался на доверии с мужиками отношения строить. А они совсем обнаглели. Придет там Никита или Егор. Отец ему сотенную даст. «Разменяй, – скажет – и тому-то, и тому-то столько отдай». «Слушаю, – говорит Никита. А потом приходит и докладывает: – Уж вы меня, Михал Михалыч, не браните. Я деньги-то ваши истратил, купил себе тесу… Уж вы меня поставьте на работу, я вам отслужу». Ну, Михал Михайлыч и терпел все это, потому что, помимо доброты своей, он оказался еще и человек «идейный». Он пришел в эту тмутаракань не для того, чтобы деньгу заколотить, а чтобы помочь затурканному мужику на новом месте жить «по-новому», «по совести», чтобы каждый кусок, который попадает ему в рот, не пахнул чужим трудом, чужим потом. Он пришел, чтобы слиться с народом. Но правду говорит Глеб Иванович, с ним не сольешься, а сопьешься.
Отец готов был простить всякую грубость, всякое невежество, всякую неприятность со стороны своих новых сотоварищей. Но народ-то товарища – при всей его доброте – в нем не видел. Он по-прежнему видел в нем барина, хоть и «добрющего». Уж одно то, что он приехал в деревню со станции в тарантасе, а не пришел пешком с котомкой за плечами, не попросил Христа ради испить – доказывало, что он не мужик. Он щедро дал на водку столько мелочи, сколько попалось в кармане, – значит, он барин. Все его рассуждения о том, что эти болота можно превратить в райские кущи, мужики внимательно выслушивали и даже одобряли.
– Знамо дело, этой земле цены не будет! – поощрительно чесали они затылок.
– Вот я вам расскажу, – робко начинал поучать отец мужиков, – например, в Америке…
И рассказывал историю какой-нибудь американской общины, которая на безлюднейших местах сумела развести цветущие довольством поселения, и только благодаря знаниям и определенности цели.
– Цель… Вот главное.
– Само собой! Это уж первым делом! – поддерживали мужики.
– Словом, какие бы утопические идеи ни развивал Михайло Михайлыч, все они, без исключения и без малейшего возражения, мужиками поддерживались:
– Само собой! Чего лучше! Первое дело! Первым долгом!
Петр Михайлович
