уже готовы были перейти в ночь. Над огромным зеркалом пруда дымился лёгкий, заметный только издали туман.
В парке пели соловьи, то совсем близко, так близко, что Васе были слышны их самые тихие коленца – едва уловимое дрожание воздуха, то так далеко, что до него едва долетало лишь их щёлканье.
Хотелось и есть и спать. Для этого нужно было идти домой. А он решил никогда, никогда больше туда не возвращаться. Всё равно рано утром он уйдёт пешком в Москву, где живёт его дядюшка Максим. А потом он поступит в корпус.
Но где переночевать? Где раздобыть хоть немного еды? Чем кормиться в дороге? Милостыней? Нет. Так легко себя выдать. Обратят внимание, задержат и отправят назад. Ах, зачем он отдал свой рубль Тишке? Как бы он ему теперь пригодился!.. Но ещё не поздно. Придётся предложить Тишке что-нибудь другое.
Вася осторожно пробирается к птичьему двору и тихо стучит в крохотное оконце Степанидиной избы. Нижняя часть оконца быстро поднимается кверху, словно там только и ждали его стука. Из окна боком высовывается голова Тишки.
– Кто? – спрашивает Тишка.
– Я, – шепчет Вася. – Тише! Твоя мать дома?
– Нет, ушла в господский дом.
– Зачем?
– Понесла твой давешний рубль, – мрачно отвечает Тишка. – Лушка, ябеда, донесла, мать отняла и теперь вот пошла сдавать.
Значит, о рубле не приходится и говорить. Это облегчало бремя, лежавшее на душе Васи, но ещё больше осложняло положение. Но всё равно он уйдёт…
– Где ты был? – спросил Тишка. – Тебя ищут, весь парк обшарили, в дубовую рощу ходили. Теперь тётушка послала поднимать деревню. Послали на Проню, к рыбакам, за неводом. Будут заносить в пруд: боятся, что ты утонул.
– Пусть ищут, – сказал Вася. – Нет ли у тебя хлеба?
– Найдётся, – отвечал Тишка, не выражая никакого удивления по поводу такой просьбы барчука.
Он втянул обратно в окно свою голову и через минуту протянул Васе краюху кислого чёрного хлеба.
Вася взял хлеб, поспешно отломил большой кусок и сунул его в рот. Хлеб оказался вкусным.
Вася повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал тихие всхлипывающие звуки, идущие откуда-то из глубины неосвещённой избушки вместе с запахом птицы и кислой хлебной закваски.
– Кто это у тебя там хлюпает? – спросил он с удивлением.
– Лушка ревёт.
– Почему?
– А я её оттаскал за волосья. Кабы не она, так никто и не узнал бы про твой рублёвик.
– Так ей и надо. Не доноси!
Вдали послышались людские голоса. Это, должно быть, из деревни уже шёл народ разыскивать его, Васю. Он перелез через изгородь и, прыгая по грядкам Степанидиного огорода, разбитого позади избушки, слышал, как хлопнула подъёмная рамка оконца, спущенная рукою Тишки, и всё стихло. Только далеко где-то без устали скрипел колодезный журавель.
Из-за ближнего леса показалось пылающее зарево. Вася знал, что это восходит
