Бегали дети.Утренние сеансы были, преимуществоенно, детские. Мы сидели с Альбертом на последнем ряду. Альберт щупался, лез рукой мне под платье, целовал. Это было здорово – целоваться в кино. Потом мы ездили с Альбертом в Пойшу как муж и жена. В кинотеатре был буфет, пожалуйста, – кофе,чай. Выпечка, пирожное. Скоро в вестибюле поставили игровые автоматы. У нас с Альбертом уже был ребенок. Мы ездили в Пойшу уже втроем, пили кофе, играли на автомате. Я объедалась пирожным. И вот однажды все это кончилось. Мы с Альбертом больше не ездили в Пойшу, я не объедалась пирожным: мы с ним ругались, целыми днями выясняли отношения. Я подала на развод. Тут перестройка. Переход на рыночные отношения. Все закрутилось, завертелось… Одно за другим закрывались предприятия. Закрылся и кинотеатр в Пойше: стало не до кино. И вот уже прошел дефолт, а кинотеатр «Рассвет» так и не открылся. Неухоженный, мрачный, кирпично-банного цвета, он, как человек деградировал, опускался все ниже и ниже в своем падении. Стоял как памятник.
Была глубокая осень. Весна, лето, тепло… – все позади. Уже шел снег, –расстаял. Было сыро, грязно. Я не знала, что надеть: идти в осеннем пальто вроде как холодно, в зимнем – рано. Пошла в осеннем. Краситься не стала, не молодая, так, чуть губы подвела. Пошла я на площадь, что рядом со сквером, и – угадала: там и стояло дерево с развлетвленным стволом. Оно словно ждало меня. Дерево, тополь, было урод – этакие наверху рога, и – совсем не раздвинутые ноги, но – есть ноги кривые, конечно. Я знала одну такую девчонку с кривыми ногами… На лицо – ничего, а вот ноги – кривые.
Десятый час. Пенсионеры уже были на ногах. Много слонялось другого праздного люда – учащиеся, бомжи, безработные …Кто работал, давно уже были на своих рабочих местах, зарабатывали себе и другим на жизнь. Это были рабочие пчелы. Как в ульях. Были и трутни. Я тоже не работала, рассчиталась.Уже месяц прошел, я никуда не ходила, не устраивалась на работу. И так было не плохо. Деньги пока имелись. Праздного люда в городе много. Работников – горстка. К примеру, на судостроительном заводе, градообразующее предприятие, работало полторы тысячи человек.
Ну и на малых предприятиях было занято тысяча, полторы человек; еще тысяча – продавцы, клерки, разного ранга чиновники. Население города пятнадцать тысяч человек. На каждого работника приходилось приблизительно три-пять безработных.
Женщины из ЖКХ в спецовках убирали с площади мусор, волоча за собой капроновые мешки. Лист они давно уже убрали. Мусора было немного – пачки из-под сигарет, вкладыши, пакетики из-под семечек и т. д. Я стояла в стороне от тополя, у магазина, словно ждала кого-то. Маскировалась. Во сне дерево что-то хотела мне сказать, но что, я не поняла. «Бедное дерево, – думала я, – как тебя скрутило. Все деревья как деревья, а ты… Тоже уже в годах». Если бы оно могло говорить, мы бы посудачили. А если дерево – мужчина? Ну и что? Женщина я была одинокая. Но нет, дерево – женщина. Я это чувствовала, у меня была интуиция. Но дерево молчало, молчала и я. Но почему дерево должно говорить? Оно – не живое. А я стояла и ждала, когда оно заговорит. Смешно. Совсем рехнулась
