с непривычки, с другой стороны в вагон возвращаясь, купе перепутал.
С непривычки, надо же… Сам Переплёт только к первой ночи нос из купе высунул, а гондыра – вишь, непоседа какой! – сразу понесло туда-сюда.
Прочая публика в поезде, конечно, к путешествиям привычная, только навряд ли ей часто доводилось гондыров видеть. Переплёт вообразил, какой эффект производил шляющийся по поезду медведь, и… вместо того, чтобы испугаться, вдруг рассмеялся вполголоса.
Ну вот, вроде отпустило чуток. Подумал Переплёт, подумал, понял, что уже не уснёт, и сам пошёл гондырствовать.
Тихо в поезде, огни притушены. Вагон качается, и колёса стучат, стучат, стучат, безумные…
В голове вагона, у проводницкой каморки, висит карта Империи, вся, как венами, расчерченная красными нитками железных дорог. Переплёт отыскал глазами Косматку, отыскал Держивосток. Ой-ой! Страшно подумать, какой путь проделал иччи Тутая. Оставил он родные яранги эттоманов, на нартах через леса-поля, на лодках по рекам, а где на ковре-самолёте над сопками всю Косматку прошёл, а потом – на корабле, по морю, где волны с дом.
В Держивостоке уже поджидал Солёный. Там большой порт, в порту много-много кораблей, то есть судов (Солёный говорит, что тамошние жители корабли никогда кораблями не называют). Много, значит, судов: какие грузятся, какие так почему-нибудь стоят, а иные – в какой-то штуке, что ремонтным доком называется, и среди них «Цесаревич» – если верить Солёному, самое лучшее судно на свете. Тут, конечно, можно усомниться: как известно, всяк сверчок… С другой стороны, лучше на веру принять, потому что сам всё равно ни одного судна в глаза не видел и сравнить не можешь.
Между иччи, хранителем яранг, и клабаутерманом, корабельным духом, общего мало, но, встретившись, они быстро сдружились. Два дня прожил Тутая в порту, на хлебах у клабаутермана, который про гостиницу и слушать не пожелал. А потом прибыл поезд, и на нём приехал Шустер.
Шустер – путенбержский казенной, нарочный от профсоюзного комитета, который без малого всю Империю проехал, чтобы делегатов сопровождать. Он проследил, чтобы к поезду между двенадцатым и четырнадцатым вагонами (тринадцатых на железке, говорят, в заводе не бывает) прицепили нумер 12Б, чтобы вагон этот был чистый и опрятный – его министерство путей сообщения нарочно для домовых выделило. Первыми пассажирами и стали Тутая с Солёным.
Пока до Яркустка шли, ещё подобрали Залихвата, коловерша из Отжиганска, который тоже на встречу с поездом – где оленями, где по реке добирался. Тот занял свободное купе, в котором пока так и сидел один, чем, кажется, нисколько не был расстроен. В Яркутстке новый пассажир подсел – Запирай Сберегаевич. Там же вагон 12Б от прежнего состава отцепили и присоединили к скорому поезду нумер 31 – «Яркутск – Сент-Путенберг».
И пошло-поехало: что ни губерния, что ни область – то делегат. Эх, сюда бы кого-нибудь из замшелых спорщиков, вроде Заплута Покряхтовича! Карта их, наверное, не убедит, скажут: намалевать что угодно можно, но поглядели бы они
