чувств. Не сообщалось о начале новой войны с турками или эпидемии холеры. Напротив, из департамента полиции доносили, что в Москву должен прибыть инспектор французской полиции Жано. Далее назывались дата, время и даже поезд прибытия. На взгляд Михаила Аркадьевича, депешу можно было с успехом выбросить и забыть.
Власовский на этот счет был иного мнения.
– Ты только подумай: нам присылают ин-спек-то-ра… – проговорил он по слогам. – Инспектора! Инспектировать Москву будет! И когда? Когда кругом дым коромыслом! Катастрофа, не иначе, случилась!
Причина волнений оказалась проста: оказывается, обер-полицмейстер не знал, что во французской полиции инспектор – всего лишь служебный чин, причем не из значительных. Как у нас коллежский чиновник, не более. Инспектировать ничего не может и не будет. Разуверять Власовского было бесполезно, так что оставалось всячески поддерживать его ошибку.
– Да уж, срубили сосенку под самую шляпку, – трагическим образом высказался Михаил Аркадьевич. – И не знаешь, где курица в темечко клюнет!
Власовский уже привык, что начальник сыска своеобразно владел русским языком, а его пословицы могли привести в оторопь знатока народного фольклора. Зато он понял главное: Эфенбах полностью разделяет его тревогу.
– Как спасать Москву будем, Аркадьич?!
Эфенбах точно знал, от кого лучше бы спассти Москву. Но это было выше его сил. Зато сразу придумал хитрость: встретить француза и не выпускать из гостеприимных объятий. Крепко держать, чтобы не рыпнулся куда не следует. Что Михаил Аркадьевич немедля изложил. Идея была столь проста, что нашла отклик в израненной душе Власовского.
– Молодец, просветленная голова! – похвалил он. – Собирай своих чиновников, чтобы со мной в почетном карауле встречали. Потом будешь лично развлекать инспектора. Глаз с него не спускать! Об остальном распоряжусь. Свободен…
И тут Михаил Аркадьевич понял, что сам себя загнал в угол: вместо того чтобы ехать к Тестову обедать изумительными блинами, всему сыску предстоит тащиться на вокзал. А потом развлекать француза. И это когда Москва гуляет Масленицу!
Делать нечего, Михаил Аркадьевич поклонился и отправился к себе на третий этаж.
Незадолго до этих драматических событий в приемной части сыска наконец появился Пушкин. Устроившись за своим столом, он стал прикидывать, сколько времени совесть позволит ему ничего не делать. Кажется, совесть не слишком собиралась тянуть. Подошел Лелюхин.
– Что, Алеша, скучаешь? – спросил он с отеческой прямотой.
– Некогда скучать, пора в архив отправляться, – отвечал Пушкин.
Лелюхин ласково погрозил ему пальцем, в который въелось чернильное пятно.
– Хитри, хитри, да знай меру… Для тебя дело имеется. Занимательное…
Пушкин совсем не хотел браться за дело. Наверняка вся занимательность на поверхности.
