вещать будет, про независимость… Вот и смолчал. Дома, когда никого не было, вопящий кухонный кран разобрал и отремонтировал. Там делов-то было на пять минут, прокладка порвалась давно в лохмуты, поменял, протер все и на место прикрутил и закончилась капель и вопли, издавна слышимые по всей квартире. Смазал и починил втихую все двери дома, они теперь открывались и закрывались совершенно беззвучно, легко поворачиваясь в петлях. К дверям у него какая-то особая страсть появилась – в подъезде тоже все отрегулировал. И везде, где попадались корявые двери, прямо руки чесались их отремонтировать, сделать все как надо.
Юлька отдалялась все сильнее, у нее появились новые увлечения, новые друзья. А потом и новый друг. Особенный друг. Она рассказала об этом сама. Встретилась с Гориком в их месте – в парке неподалеку от дома – и вывалила сразу, торопясь, словно боясь, что не сможет иначе:
– Горик, после того, что у нас было, я не хочу тебе врать и обманывать. Мне кажется, мы просто сглупили. Мы никогда не чувствовали друг к другу того, о чем говорили, – опустила глаза, то ли стыдно ей, то ли врет. Хотя нет, врать-то какой смысл.
Горик молчал.
– Скажи хоть словечко?
Тяжелое молчание длилось еще несколько тягучих секунд, потом Горик не выдержал и заорал на Юльку:
– Какое я могу тебе сказать словечко? Ты сама подумай! Сама себе противоречишь: «после того, что у нас было». Пришла тут, чувства приплетаешь, то ли были которые, то ли не были, – в груди остро защемило, в висках пульсировали быстрые молоточки, раздавался в ушах какой-то звон, не слышный больше никому, словно неподалеку разбилось вдребезги нечто стеклянное.
– Скажи, что ты не обижаешься, что мы останемся друзьями.
– Да пошла ты! Какими друзьями? Какими друзьями, ты, тварь? Ты трахаться хотела просто, да? Чтобы я тебе между твоими стройными ножками почесал? А теперь нашелся другой, у которого бабла побольше и шкворень потверже? И теперь Горик не нужен стал, да? Тварь ты, такая же, как и все! Правильно отец про баб говорит, что бляди вы все!
Шууух, щека неожиданно стала горячей. Юлька теперь глаза не опускала, теперь зыркала своими этими глазищами, потирала ладонь:
– Замолчи! Так ты все разрушишь! Все, что было, ты опускаешь на уровень, на уровень скотства! – Запнулась, сдерживаемые слезы-таки пролились, не дали договорить. Крутанулась на каблуках и пошла прочь.
Горик еще долго шлялся по парку, пытаясь избавиться от стука молоточков в висках и настойчиво преследующего его звука разбитого стекла. Хотелось орать, да так, чтобы все боялись подойти, убить кого-нибудь – желательно эту тварь. Напиться до потери памяти, разрушить что-то, чтобы отвлечься от этой боли, порезать руки, чтобы вытекающая кровь унесла пережитое. Уже стемнело, когда он вернулся домой. Отец храпел в зале, прикрывшись газетой,
