спящий рядом мужчина, всей кожей ощущая предутреннюю тишину квартиры.
Нынешняя ночь не очень отличалась от предыдущих, и все же кошмар стал каким-то другим. Дорогие оставили ее в покое – на какое-то время. Ей снилось, что она и ее сынишка, еще маленький, но уже больной, сидят в каком-то учреждении. Комната ожидания огромна, увешана для каких-то неизвестных целей зеркалами. И даже стены коридоров зеркальные. Дуют сквозняки, неведомо из каких окон, колышутся воздушные прозрачные шторы, развешанные к месту и не к месту. Холодно здесь и бесприютно. Тоскливо так. И уйти нельзя. Ждут они, ждут чего-то важного. Мальчик иногда поднимает к ней свое бледненькое, болезненное личико, горячечно шепчет что-то неразборчиво. Плачет тихонько, стараясь прижаться еще теснее. Приходится кивать, чтобы не разочаровывать и не привлекать внимания, поглаживать легонько, успокаивая. Мимо проходят какие-то невнятные тени, бормочут себе под нос нечто неразборчивое. А она сидит и ждет, ждет давно, очень давно. Ее мутит от голода, голова раскалывается от нестерпимой боли, мочевой пузырь так полон, что грозит ближайшими неприятностями, но она не может уйти.
Она смотрит в коридор, и замечает, что зеркала вдали, в самом начале коридора темнеют, словно что-то или кто-то быстро продвигается мимо. Потемнели, посветлели, потемнели, посветлели. И эта зловещая игра в свет-тень быстро, слишком быстро приближается. Свет в комнате становится таким ярким, подчеркивая каждую морщину на болезненном лице ребенка, каждую веснушку, каждый шрамик на ее руках, крепко вцепившихся в единственный оплот и надежду – ее маленького сына, который недоуменно распахивает широко глаза, пытаясь осознать происходящее. Свет разгорается до нестерпимого, а потом резко гаснет, заставляя плясать огненные круги и точки перед временно незрячими глазами. Всей кожей она чувствует, как неведомое приближается, и оно распространяет вокруг себя ощутимое зло. Вот уже тошнотворное дыхание этого неведомого коснулось ее, она наклоняется, пытаясь прикрыть собой сына, и это нечто проносится мимо. Проносится, едва коснувшись волочащимся шлейфом зловонных тряпок, которыми беспорядочно обмотано это нечто, не имеющее формы, заставив ее кричать от неописуемого ужаса.
Она пытается вскочить, пытается убежать, скрыться. Но ноги ее вросли в зеркальный пол и погружаются в него все глубже. Она опускает мальчика на пол, пол почему-то неприятно теплый – она еще находит силы удивиться, как может быть теплое – неприятным? Подталкивает свое дитя, заставляя ползти, убегать, но мальчик не может. Его ноги стянуты ремнями, и с запоздалым ужасом она понимает, что ремни эти – из человеческой кожи. И она знает, что, если бы она заметила ремни раньше, она бы смогла их перерезать. Вот и нож в ее руках – со странной ручкой, шершавой, словно выточенной из кости. Она кричит мальчику: «Беги, беги, пока оно не поймало и тебя!». Он непонимающе смотрит на нее, лежа без движения. Остается лишь один выход и одно движение:
