там, где имя.
И если же стрелять – то холостыми,
но если же стреляться – внутри Вас —
у сердца помолиться, выйти в холл
души, сжимая дрожь у спускового,
и лечь на кафель, как трагичный заголовок,
но если же остаться – множить боль,
которую ты точно ощутишь —
я впрок спасу тебя от преисподней.
Ведь если ты решишь меня не вспомнить…
Когда решишь —
вопрос мгновенья лишь.
Хранить стихи в коробке от ружья, в дорожной сумке – карту к изоляции. Он думал, что господняя швея его намеренно скроила из сырья, к какому люди не посмеют приближаться; где чёрная материя в груди закрыта книгой и скрещёнными руками, и всякий свет, что слишком близко проходил (будь он людьми, или огнями бригантин, хоть будь он песней, что впитал соборный камень), затягивался внутрь, словно пыль, и оседал весомыми вещами, и в нём естественно смешались шторм и штиль, погожий день и самый страшный фильм, и все трансмиттеры на свете отощали, проводники иссякли, провода провисли серо капиллярами покойных, как декорации шатались города, и жгло нутро, и всё попавшее туда уже никак не станет посторонним, наружным, внешним: лампочкой в порту, звездой над морем, голосом и взглядом. Владея светом, обнаружить слепоту, потерю цвета, видеть, как цветут весна и лица, ощущать лишь их утрату, тем пристальней заглядывать в окно больших и маленьких светил в своих чертогах. Он думал, что космический портной назло скроил его столь жадной глубиной, что мир реальный не предложит так же много. Так оставалось пялиться на свет внутри (вовне объём сменяет впалость) столь бесполезный, как закрытый лазарет.
И он хранил любовь в коробке от конфет,
тянул к ней провод,
а она не зажигалась.
«Не каждый день приходит письмо, поступает входящий…»
Не каждый день приходит письмо, поступает входящий,
и белоснежные совы не часто бросаются свитками
у твоих окон (раз в тысячу лет, ну конечно, не чаще),
и вот однажды приходит посланник, и он – настоящий,
и синим небом узорным глаза его вытканы.
Не каждый год телеграф сообщает: «Вам весточка. Точка».
И Бог давно отпустил референта и вышел со станции.
А тут посланник, ты думаешь: «Вдруг у него заточка», —
но добрый Боже ведь так не подставит своих одиночек,
и ты не мыслишь: пришедший даст всё,
с чем так трудно расстаться.
Когда закрыты конторы вверху и дары сняты с ленты,
когда мир знает, что ты безразличен к плакатам и клоунам —
этот посланник пришёл и сам отворился конвертом,
и из него вышла музыка, ветер над северным летом,
открыв глаза, разметав твои волосы беспокойно.
Он говорит: «Это всё для тебя, забирай, не бойся».
Ты говоришь: «Я боюсь, меня сроду никто не одаривал».
Ты умолчишь, что кусочком припрятана бывшая осень,
о том,
