align="center">«Мы не просили этой музыки, Отец…»
Мы не просили этой музыки, Отец,
как и помоста, свет гирлянды, пианиста,
хорал ветров, входящий в нас со свистом.
Мы не избрали жизнь по крепости сердец
и нам не выдали паёк, причал и тыл.
Инструктор не крепил нам парашюты.
Здесь приземлившийся скучает по кому-то,
кто мог не прыгнуть и чей грог давно остыл.
Мы не просили этой музыки, диджей,
но, каждый раз, идя по улице без цели,
я чувствовал, как ржавые качели
во мне взмывали до небесных этажей.
Лишь стоило поймать вокал и бридж,
когда весь мир застыл сверхчутким меломаном.
Я не хотел бы знать тоску по дальним странам,
по звёздам, из чьих тел ты состоишь,
печаль по голосу, что слов не произнёс,
и по руке, меня не смеющей касаться.
Танцуй без нас, ведь здесь никто не любит танцев,
ряд одиночеств приглашая на помост.
И пусть стоим в тёмных углах и нас трясёт
от звука длиной в жизнь, из поднебесной.
Мы не просили этой музыки, но песня
моя любимая.
Дослушаю.
И всё.
Меня сведёт в могилу доброта в обличье вежливости и любовь к котам бездомным, будто кот, как хлам – не нужен. Ещё беда, что есть такие души: «Спаси меня, я после всё воздам». Я знаю, как затягивать жгуты, я не стесняюсь венной наготы, когда распахнутое сердце валят комом. Я столько лет сидел над чей-то комой, что нынче путаю: где чай, где нашатырь. Меня толкнёт к могиле час весны, когда жасмин под пальцами луны цветёт и пахнет на извилистых аллеях, никто не выхватит и не запечатлеет боль красоты, когда мы влюблены во всё, что кратко, ибо вечность ждёт, пока подсохнет на земных порезах йод, пока мы выплачемся – маленькие старцы, мы будем умолять её остаться, забыв, что выплатили смерти наперёд, забыв, что звали смерть в упадке сил. На деле же – меня угробит синь чьего-то океана потайного, но после сотни пропусков и остановок подпустят лишь к береговой грязи. Но не смертельны здесь труды мои, сады. Когда я стану слишком старым и пустым – пообещай, что ты услышишь моё «Хватит», легко отдашь меня в земельные объятья.
Почту за честь.
Пусть это будешь ты.
Судьба моя, листья падают, лес горит. Здесь любая боль переводится на санскрит, в этот день любые календари упадут с обоев, часы заклинит. Это будет завтра. Я не готов. Перед жаждой мало и ста глотков. Перед пулей сердце – уже решето. Я вздохну поглубже, пойду к долине. Помнишь, как мы спорили: кто убьёт, кто быстрей схоронит, одетой в лёд; я держал за шкирку, скрививши рот, ты омыла руки от алых капель. Не сумев и выплакаться над ней, уходили порознь к спешке дней. Я не спал от злости: уж лучше б мне вместо нашей нежности в горло скальпель! О, судьба моя, листья падают в седину, я умру –
