Всё рифмуется. Галина Маркус

      Ну вот, пожалуй, подытожим,

      (пусть будет ямб, а не хорей):

      теперь все девушки – моложе,

      и только бабушки – старей.

      Я позабыла время года

      и перепутала листы:

      работа, дом, метро, работа,

      посты… да в соцсетях посты…

      Из позабытого романа

      леплю сценарий по ночам,

      лечу придуманные раны,

      пока свои кровоточат.

      Я в платье длинном, тёмно-синем,

      рябины кисть в руке, как символ,

      вхожу в осенний свет гостиной,

      ступая в золото ковра,

      и шлейф от талии струится,

      в своих рисунках-небылицах

      серебряным парчовым птицам

      даря движение крыла.

      Какая тайна в днях рожденья,

      в их странных дато-совпаденьях,

      ну, а особенно в осенних…

      Со шлейфа птицы упорхнут,

      усядутся почистить перья

      в янтарно-изумрудных кельях,

      среди возвышенных материй

      найдя и пищу, и приют.

      Я отпускаю их из плена

      октябрь каждый неизменно.

      И как же я несовременна,

      но как – одновременна вам!

      Я в платье длинном и немодном,

      но небесам опять угодно,

      чтоб я была одно-природной

      рождённым осенью стихам.

      В просторных залах, в этом виде

      никто, я знаю, не обидит,

      увидев отблески открытий

      в прищуре ироничных глаз,

      хранящих тайные подарки

      и королевы, и товарки.

      Я даже делаю ремарки

      ей на полях – из этих фраз.

      Вы говорите: «Где же платье?

      Ну что за детское занятье?

      Да и с какой, скажите, стати,

      Дарить тебе такой наряд?

      Мы видим джинсы и ветровку,

      и ты идёшь на остановку,

      и как с такой экипировки

      на ветки птицы полетят?»

      Я промолчу, я не отвечу,

      но чудо-ткань ласкает плечи,

      и я уверена, конечно,

      что знаю, как носить её.

      Хоть выдают порой походка

      и горделивость подбородка,

      но я инкогнито, и ловко

      скрываю звание моё.