на стенках, – маета,да сострадания немножко.
Я отменяю ваш приход,
скорее приглашенья рвите —
вам не войти – не та, не тот…
Лишь ей, стоящей у ворот,
я открываю по наитью.
Пустой сосуд ей протяну,
она нальёт туда с избытком
победу, проигрыш, вину
и молодость – ещё одну…
И чуть помедлит у калитки.
Небо
Грузное небо провисло
и насадилось на лес.
Разом обрушились листья,
клён потерял ирокез.
Вспоротым брюхом елозя,
серою мутью сочась,
небо лежит в коматозе
и у меня на плечах.
Ниже и ниже под небом
гнётся безвольно спина.
Мне прописали плацебо,
небу – предзимнего сна.
Мне бы поднять, а не бросить,
мне б дотащить до весны.
Скоро скукожится осень,
мир станет бело-простым,
Я предъявлю свою ношу,
мне подмахнут: проходи.
Небо, ты станешь хорошим.
спи у меня на груди.
Акварель
экспромт к картине
Быт его давно несносен,
отколуплен, пылен, ржав.
Но он снова пишет осень,
охру с медью намешав.
Не скопил жене на отдых,
дочке не утёр слезу,
но он снова пишет воздух,
взявши кобальт и лазурь.
Ничего не будет после,
лишь прохожего зевок.
Но пока он пишет осень —
осень пишет про него.
«Художник», Наталия Маркус, акварель
Должница
Прощальный круг – и тонут гуси
в воронке плачущих небес,
мешок бордово-жёлтой грусти
несёт усталый Репорез…
Хоть не подсчитаны цыплята,
и я, конечно, виновата,
что расточила прежний клад,
но, видно, время для расплат
не наступило. Вновь готова
Заревница палить листву
и, должников собрав к костру,
Отвесить самоцветов новых.
…Средь них найдётся невзначай
И умножающий печаль.
Полгода, как Змеевник вешний
минул, и выполз всякий гад,
и скорпионы мыли клешни,
а слово источало яд.
Но от наточенного жала
тогда, казалось, я сбежала.
Беспечный ветреник – прибой
волной заманивал рябой.
Но всё истрачено на взятки,
щедрот закончился запас,
и с горечью медовый Спас
взирал на жалкие остатки,
но, как заботливый отец,
Подал
