p>
– Как дела?
– …
– Можно мне прийти?
– …
– Во сколько?
– …
– В два?
– …
– Что? Не ровно? Чуть позже?
– …
– Хорошо. Пока!
«Шесть часов пятнадцать минут…» – подсчитал он в уме, кладя телефонную трубку на аппарат:
«Ровно через шесть часов пятнадцать минут я увижу её…»
Впереди был один из девяноста дней лета. Один день из девяноста дней каникул. Один день из трёхсот шестидесяти пяти дней года. Один день из огромной, многообещающей жизни, насколько таковой она может быть в пятнадцать лет… Длинный июньский день…
Умывшись, он прошёл на кухню и съел завтрак, приготовленный матерью, прочёл записку, оставленную ею на кухонном столе – она просила его сходить за хлебом. Тут же лежали деньги – чуть надорванная посередине трёшка. Налив чаю в любимую кружку, он вернулся в свою комнату, включил старенький проигрыватель, который родители приобрели задолго до его появления на свет, и поставил найденный в отцовских пластинках миньон…
Он прослушал эту запись, наверное, уже с тысячу раз, но изумлялся ей вновь и вновь, словно слыша впервые. Он выучил эти три вещи так, что мог пропеть каждую отдельно взятую партию. Два месяца сидения за словарями – и он знал каждое слово в этих песнях… И всё-таки, ставя в очередной раз заезженную пластинку, звучащая музыка заставляла трепетать, и по телу бежали мурашки… Он уже понимал, как это можно сыграть, но вот как написать?..
Зимой, вернувшись из командировки, отец привёз ему в подарок на день рождения так давно обещанную гитару и сейчас он, где с помощью самоучителя, а где с помощью матери, ещё что-то помнящей из музыкальной школы, знал несколько аккордов и пытался подбирать на слух мелодии.
Прослушав несколько раз пластинку, он глянул на часы:
«Десять. Ещё целых четыре часа и пятнадцать минут…»
Нехотя, через силу оторвавшись от проигрывателя, он натянул выцветшие джинсы и майку, взял деньги, оставленные матерью на хлеб, и вышел из дому.
Во дворе было всё как обычно: бабуси грелись на солнце, делясь последними утренними сплетнями, малышня возилась в песочнице, собаки выгуливали своих хозяев, молодые мамаши толкали впереди себя детские коляски со спящими младенцами, старательно обходя огромные лужи.
Ночью опять был дождь.
Облака медленно и тяжело ползли по небу, солнце начинало припекать совсем не по-утреннему, а в древних дворовых тополях чирикали воробьи.
«За солнцем, за солнцем! Я иду за солнцем! Купить булку белого хлеба, одну булку белого хлеба похожего на солнце!.. Вернусь – достану фотки.» – решил он.
Эти фотографии были пересняты из какого-то журнала… Он забыл название. Двухнедельных сбережений от завтраков стоили они ему. Витёк из параллельного класса, продавший их, сказал, что у него есть катушка-пятисотка, составленная из лучших композиций, но это будет стоить двадцать рублей. Два месяца без завтраков – такая ерунда! Он согласился, но тут начались каникулы, и Витька уехал к каким-то дальним родственникам на всё лето. Только бы он не успел продать эту плёнку кому-нибудь!
Отец с матерью удивились, когда он спросил их: можно ли ему хотя бы на месяц устроиться поработать? Отец разомлел и пообещал устроить его к своему знакомому в редакцию какой-то газеты курьером. Или издательства? Это не важно. Совсем не важно. Главное, что к осени у него будут деньги, и он сможет купить эту плёнку. Страшно сладко подумать: он сможет поставить на катушечный «Сатурн» свою собственную плёнку! И слушать, слушать часами, дни напролёт… Подбирать и играть. Играть самому. Кайф! Сорок пять минут с одной стороны и сорок пять минут с другой. Полтора часа обалденной музыки. Полтора часа счастья…
Откуда ни возьмись, набежавшая туча брызнула дождем, коротким ливнем, распугав пешеходов и осев на стёклах машин крупными каплями. От успевшего нагреться асфальта поднимался пар.
Спрятавшись в подъезде какого-то учреждения, он пережидал слепой дождь. Подъезд был битком набит людьми; одни, как и он, забежали, спасаясь от непогоды, другие же, покидавшие учреждение, не спешили выйти на улицу полную пузырящихся луж.
Какой-то парень заскочил в подъезд, чуть не сбив с ног двух тётушек с огромными хозяйственными сумками: они стояли у самых дверей:
– О, простите, ради Бога! Извините! – распинался парень перед возмущёнными матронами.
Он было уже отвёл глаза от этой сцены, но тут до него дошло что' было в руках у парня – извиняясь перед тётками, тот прижимал к груди промокший от дождя конверт пластинки.
