боярыни в штаны Данилины и ну дергать их, вниз тягать.
– Да пусти ты! – насилу вырвался Данила, держа штаны рукой. – Совсем ополоумила, дура старая? Баб, говорю, подавай!
– Да на кой они тебе, батюшка? – взвыла боярыня дурным голосом.
– Жениться буду!
– Поща!.. Чегось? – медленно разогнулась боярыня, ушам своим не веря.
– Жениться хочу. Оглохла, что ль?
– Ох, батюшка мой! Что ж энто? – вскочила боярыня на ноги. – Так то знак такой был? А мы и не признали сразу.
– Какой еще знак? – разозлился Данила Царевич. – Бабы, говорю, где?
– А стрелка-то твоя, знак женильный, значится. А бабы – бабы они тута все, – указала боярыня рукой на терем высокий.
Данила посторонил ее и неспешно, с достоинством поднялся по лесенке, к собакам приглядываясь. А собаки рычат, куропаток раздирают, мослами хрупают.
– Богато живете, – хмыкнул Данила. – Мы дичь сами едим, а вы ей собак кормите! Надо будет царю-батюшке об том доложить, пусть дичным оброком вас обложит.
– Дык это ж… – испугалась боярыня, вслед Даниле Царевичу поднимаясь.
– Двумя!
– Ох ты ж… – схватилась за сердце боярыня, но боле ничего сказать не решилась. Крут царевич молодой, как отец евойный. Перекрестилась.
Вошел в избу Данила Царевич да лбом притолоку едва не вынес, как увидал боярыню молодую, у окна в окружении слуг стоявшую. Ух, лепа боярыня, чернява, уста алые, ланиты застенчиво рдеют, десницы белы да нежны, тонкие длинные персты застенчиво теребят поясок вышивной. Ресницы что опахала – хлоп, хлоп так наивно.
Схватился за сердце Данила Царевич, глаз отвесть не может. Вот она, говорит, невеста-то моя! И другой не надобно мне. А Глафира глазами хлоп да хлоп застенчиво – по сердцу, значит, жених пришелся. Ну, тут, как водится, шум поднялся, на стол собирать, жениха дорого подчевать – еще бы, счастье такое привалило! А Данила все в притолоку лбом тычется да в помещение никак войти не может. Хорошо хоть слуга, мимо проходивший, подсобил, пригнул его маленько, все и образовалось разом…
Козьмы же стрела, проделав свой долгий путь, угнездилась и вовсе в странном месте, для того нисколько не предназначенном. Будто оса шальная, налетела она ниоткуда да ужалила прямо в пышное необхватное седалище дочь купеческую Милославу, едва наклонилась та со скамеечки любовно собачонку свою погладить-приласкать. Нежная она была, Милослава.
А тут, откуда ни возьмись, неприятность такая нарисовалась. Стыдно и больно. Еще бы, обидная подлость какая!
И принялась Милослава от стыда и обиды крушить все, что под руку ее крупную подвернется. Медведем ревет, по двору носится, стрела у ей в заду что твой хвост виляет, да вытянуть ее никто не решается. Боязно к Милославе приблизиться: а ну как затопчет и не заметит. Но исхитрился отец ее – купец Борис, на осьмом круге изловчился, да и дерг за стрелу. И в дом. Потому как совсем разошлась Милослава от болей: скамеечку в щепки разнесла,
