виной тому была захмелевшая и горлопанящая школота, разгалдевшаяся во дворе и время от времени на скверном английском покрикивающая, будто панки не умирают. Но скорее, то был отголосок активно наполненных выходных: энергетика и событийность последних дней не давали мозгу уснуть. Так я вновь погрузился в раздумья об уходящей неделе в целом, в течение которой со мной случился стремительный переворот от разжалованного обратно в «лохи» гражданина до шефа ответственного участка могущественной структуры.
Как нередко и бывает после подобных ночей, проснулся я слишком уж рано, необычайно свежим, собранным и полностью готовым ко всему. Потому, наверное, и надумал отправиться в офис с утра пораньше, дабы успеть освоиться в новом кабинете и привнести в него что-нибудь свое: для этого я прихватил с собой любимую кружку цвета морской волны. Приехав на работу аж к десяти утра, вместо предписанных одиннадцати, я немало удивил таким поступком круглосуточных охранников с проходной, явно не привыкших к подобному служебному рвению и непредусмотренному появлению кого-либо: в проходной во всю дурь громыхал ласкающий их слух death chanson.
Пожалуй, меня немного покоробило, что со мной они стали теперь «на вы»: «Чего это вы ни свет ни заря сегодня пожаловали, Никита Парамонович?» – заинтересовался начальник смены. Хотя еще в прошлую пятницу, до моего назначения, тот сформулировал бы свой вопрос несравненно косноязычнее, что-нибудь вроде: «Ты че, братуха, попутал? Часы не туда перевел, млян?» Однако теперь я стал для них Никитой Парамоновичем, с которым нужно вести себя сколько-нибудь учтиво и обходительно, несмотря даже на то обстоятельство, что я продолжал приходить на службу ногами.
Войдя в свой отдельный от остальных кабинет, я нашел его слишком уж просторным для себя лично. Во мне вдруг вспыхнула на мгновение идея посадить сюда еще и Монику – вместе-то будет всяко веселей, но понимание того, что начинать свою руководящую деятельность с причуды было бы не слишком авторитетно – живо убило эту мысль.
Зато зароились другие. Снова и снова прокручивал я в уме все эти загадки без отгадок: про подозрительное поведение Моники и Афины, их конфликты и сближения, про уволившего меня, а затем уволившегося Минора Камоныча… и все-таки, волевым усилием, мне удалось оборвать мысленный круговорот, доколе? Пожалуй, я и сам был к тому времени изрядно утомлен этими думами, приходя уже к итоговому выводу, что на самом деле никаких загадок и нет – есть лишь естественный ход событий, которому я придаю какое-то усложненное значение, ища двойное дно там, где его нет. Постепенно я входил в состояние согласия с объективной реальностью: «Пусть все идет своим чередом, и если и есть какие-то странные игры, секреты, то скоро я обо всем узнаю, а если их нет, стоит угомониться и переключить внимание на то хорошее, которое, безусловно, случается и в моей жизни: и в последнее время – все чаще и гуще…»
Так я стоял в кабинете общего пользования и смотрел в окно: в окне транслировалась только красная кирпичная стена защищающего
