тот уик-энд я выбирался в кино аж дважды, оба раза, к слову, не из любви к этому искусству, без великого хотения. В субботу меня затащила на какой-то чрезмерный арт-хаус Афина, в воскресенье на легкую заморскую кинокомедию Моника. Обе картины показались мне слабыми копиями других слабых копий с крепких фильмов старой школы. Хотя, допускаю, что трудности восприятия заключались не в слабой постановке самих картин, а в обострении того чувства, что я вновь угодил в подзабытую западню, в которой любое воскресенье заведомо омрачено подступающим как тошнота понедельником, суббота же отдает уже воскресеньем – предпонедельником. И чувство это, как правило, бывает вызвано не чем иным, как отвращением к работе, причем не работе как таковой, а именно что к своей. После киносеансов я порассказывал и Афине, и Монике, что общение со всеми этими Крылатыми, Шершавыми и Сизыми дается мне очень и очень нелегко, в том числе в силу чудовищной энергетики стен и решеток, а потому с ощутимой уже тревогой я ожидаю предстоящую неделю. Девушки, разумеется, как могли сочувствовали и выказали поддержку, а впрочем, и помочь ведь ничем не могли. В те выходные я попытался также встретиться и с Димасом и Денисом, однако они, увы, вновь увязли в заказах, пик которых приходился как раз на выходные.
Наступившая рабочая неделя подтверждала мои наихудшие опасения наилучшим образом: каждый вечер я возвращался домой поздно, съедал пачку пельменей, после чего падал без сил в кровать, мгновенно забываясь черными снами, чтобы отбегав весь следующий день, повторять алгоритм опять. Тогда я полагал, что просто мне тут малость не свезло, поскольку именно в пору моего назначения у заключенных внутренних манагеров случился всплеск интереса к идеям Кропоткина, Махно и прочих прославленных бузотеров. Бывалые внутренние манагеры вовсю выпендривались и выеживались, заявляя, что не хотят обманывать людей почем зря, «тупо кидая на бабло», то есть для того, чтобы оно, бабло, уходило в государственную казну или оседало по непонятным карманам. Нет, отныне они желали возвращения к самым истокам, хотели кидать исключительно идейно, в свою воровскую пользу, потому как они, дескать, иной крови и масти, и с проклятой системой ничего общего иметь не изволят. Вот поэтому-то мы, я и другие шефы, круглыми днями торчали теперь в «Kresty», вербуя новые кадры: преимущественно всякую безыдейную молодежь, не исповедующую никаких принципов или взглядов. И наверное, само общество этих Прыщей, Костылей и Патронов так основательно опустошало и вытягивало из меня все соки.
В последний день той трудовой недели, в пятницу, ближе к концу рабочего дня я вернулся в офис, чтобы подписать скопившуюся кипу документов и убраться оттуда прочь. Но стоило лишь приступить к этой операции, как в мой личный кабинет стремительно ворвалась Моника и, подкинув на стол белый конверт, активной жестикуляцией указала, что прочесть его содержимое следует безотлагательно, после чего столь же бесцеремонно удалилась. Я, помнится, был порядком раздосадован ее поступком: неужто так не сказать? Однако письмо,
