style="font-size:15px;"> – … несчастно погиб дворецкий семьи Де Ла Рэй, известной своими вкладами в области медицины и фармакологии. Томасу Моррисону было 67 лет…
– Ух ты… – я делаю звук громче. На экране показывают перепуганных гостей, главу семейства – Чарльза Де Ла Рэя, его сына, который явно не в себе, и толпы бегающих официантов.
Их семья всегда была на виду, по крайней мере, старший из их семейства. Они были отличным примером того, как можно делать деньги из воздуха, а потом жрать их за обеденным столом. Чертов богатенький ублюдок и не понимает, что значит жить как другие. Я смотрю в его бирюзовые знакомые глаза с какой-то глубокой злостью и ковыряю пластиковой вилкой рыбные консервы по акции. Меня поглощает чувство безысходности и несправедливости, зависти, ревности, меня накрывает это чувство, и вилка в моих руках лопается с характерным треском.
– Черт, – я откладываю консервы и подхожу к окну, не могу найти себе места, я трогаю свои удлиненные пыльные черные волосы и закидываю прядь назад, – так ведь не должно быть. Это несправедливо. Должен ли я… – я мечусь по комнате туда-сюда в поисках каких-то ответов на вопрос, который я и сам для себя еще не сформулировал, – да, должен… конечно, должен…
Я сажусь обратно перед телевизором и таращусь на него. Я смотрю в его перепуганные глаза, а в моей голове вспыхивает такая злость, что любые сомнения остаются просто неуместны.
– Ты должен меня узнать, гребаный ты ублюдок. Я восстановлю справедливость.
Я выключаю телик и откидываюсь на диван. Я таращусь в потрескавшийся потолок и воображаю, как это будет. Я представляю, что скажу ему, когда его лицо будет прямо передо мной, я представляю взгляд его безумных глаз, когда он всё поймет. Я представляю этот день, и меня бросает в дрожь. Он больше не выходит из моей головы. Я должен это сделать. Я должен ему. Чем больше времени проходит, тем больше я, как мне кажется, оказываюсь к этому готов. Это мысль становится моей целью, моим смыслом, моим безумием. По крайней мере, теперь я знаю, для чего мне жить. Надо все хорошенько обдумать.
Через неделю дает о себе знать дело о мертвой шлюхе из Ньюхэма. Как выяснилось, в период с двух до четырех ночи к ней пришел один из ее ухажеров, который считал, будто у них нечто большее, чем секс за деньги. Дверь была не заперта, а потому он вошел без особого труда. Когда он увидел ее голой, прикованной наручниками для эротических игр, то он тут же все понял – сучка ему явно изменила. Он пришел в ярость, стянул с нее покрывало, бросил на пол, стянул с себя штаны и трахал ее до тех пор, пока ее вагина не превратилась в кашу. Зачем он порвал ей рот – не понятно. Может от злости, или из эротических соображений. Черт разберет этих больных ублюдков. Все это время она была прикована к постели, из-за сопротивления она содрала себе всю кожу на запястьях, из-за кляпа она не могла сказать и слова, не говоря уже о том, чтобы позвать на помощь. Если кто и слышал ее мычание, то, вероятно, приняли его за то, что исходило из ее квартиры практически каждую ночь.
Во
