полёте вырванная из сердца роза, ибо хлынет напором и никогда не заживёт, не зарубцуется почва, где впился её корень, а триумфальная кульминация любого цветка, это жест нараспашку влекущий пчелу пьянящим нектаром и цветом буйства,
Так и иссохнет в объятиях ковких ранящими касаниями, что продолжили друг друга невольно терзающей болью, мир своей порослью преисполнив, пока не иссякнут соки, пока есть чем вскормить в себе рост.
– Нравится мне Солнце, люблю я его, целая жизнь, дармовое озарение безудержным напором, да и я кусок сего хлещущего напряжения тоже, что в себе тонет словно, но отличий между нами всё же множество, целый список симптомов, целая симфония, заплелись промедлениями и всплесками накопительства сгустки жизни поскольку, глядят на отсутствие смысла упором в себя.
Эй, невзрачные мыслью, откуда парад и куда, если не видно просторов в ваших темницах бездумья адского?
Схлопнулась потная задница с мокрыми трусами, перебирает жизни толк с взвеси на взвесь, на пляжу греется её вес, румянец, подобно спелый плод, форма лепнины идеальной, еле виднеющийся пушок волосяного покрова, от макакьего прошлого, чтоб не остыла в холодную пору, а может поможет ещё чего хлёсткое, дабы покраснение, как у того восхода море налившего теплом и золотом,
Глядишь и утонут в непомерной заботе о доблести узоры новых трусов, западут в горизонты, как за мира край, по заслугам шлёпая, словно мух прихлопывая, как, как, как, прилипла сукна ткань и отпечаталась её текстура в эпидермальных слоях насиженной мудрости.
– Кто ты, дивный странник? Откуда метишь волевой наплыв? Раз уж встреча состоялась, к жару моему прикоснись.
– Какая-то труха, если не сказать полнейшая, превратилась из меня под гнётом чуждого имиджа и его предков, поколения эволюционирующей бездны обусловившей застой в каждой плоскости, каждым свойством.
Кончится ли он? Недра пропасти сами не кончаются, им нужен перерыв извне: метеорит, гамма всплеск, планетарный чих.
Досталось мне скупой несправедливости, достанется всем, космические просторы не дремлют,
Этот стабильный комфортный век не нами обусловлен, а ровной орбитой во вселенской тишине, что небольшой зазор без сдвига, покуда не накроет если чем-то жгучим и увесистым сметая все убогие капризы и представления сценические имитирующего владычество зверя.
– Но коли так, возьми и выскользни выше, где нечему сдерживать спех, где некак томиться, ибо застынув в пустоте, остаётся лишь невзрачную участь постигнуть, кою накрыть собою и сникнуть в ней.
– Вон стих соскакивает с мысли, по букве, по сдвигу некоего смысла,
Вроде найден, но всё равно ищет непостижимое, словно утрачено исконное нечто,
Нарисованный гранью потёртой века о век, их жернова мелят уже оформленное ради результата опытом взвешенным, память скобля до дыр в бытии,
Задача выпечь хлеб водрузила на умы задумки непомерные, несметно стремя к цели,
Вон! За холмом скомканных временем
