по двору, начинали ходить на цыпочках.
Понятное дело, иногда они забывались, начинались споры, драка. Отец всегда был готов разрядить обстановку. Подбоченившись, он подзывал провинившегося к себе – без единого слова, просто поманив указательным пальцем, и тут же отвешивал ему, как он говаривал, «дозу пилюль».
При этом отец ожидал полного соучастия от наказуемого: под звуки «шампанского» они вместе громко отсчитывали щелчки – до десяти. Если же бедный шалун считал без энтузиазма, процедура повторялась. Память о наказании оставалась долгая и бугристая.
…Видя, что из машины меня не вытолкнуть, Юрка вцепился мне в волосы, но тут же повис в воздухе: это мой отец поднял его за шиворот и потянул за ухо.
– Я кого звал к себе, а? – проговорил он чуть слышно, с трудом переводя дыхание. – Это не твое, не тебе подарили. Иди домой! Сейчас же!
Братишка удалился с пронзительным ревом.
Вечер был испорчен. Для всех. Родители стали молча расходиться по домам. Мою машину оставили у урючины.
– Не трогай и ты, – приказал мне папа, уходя.
В день моего рождения нас неизменно посещали родственники и знакомые, которые обычно у нас не бывали.
Многие из них, не считавшие нужным здороваться с мамой при встрече, в этот день приветствовали ее как ни в чем не бывало. Затем, подойдя ко мне, ласково меня обнимали и поздравляли. «Какой большой стал, посмотри!» – говорили они.
А я стоял и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Просто стоял и смотрел, и, стараясь не отвечать, ждал. Ждал, чтобы они ушли. Надолго. А лучше бы вообще не приходили больше к нам.
Пришла поздравить меня и бабушка Лиза.
– Ха, бви, читоет? – учтиво, как принято, приветствовала ее мама.
– Спиндилез схватил меня опять, – отвечала она, потирая кулаком спину.
Эту жалобу бабушка всегда произносила сквозь сжатые зубы, шипя, и морщилась так, будто кто-то стиснул ее, причиняя сильнейшую боль, и не отпускал. Словом, наглядно показывая, как она страдает.
Мама пригласила за стол. Усевшись, бабушка тут же принялась изображать хозяйку застолья. Но застолья довольно странного. Ни мамы, ни нас детей словно не было за столом. Была только она и ее сын Амнун, который на этот раз был в милости.
«Амнун, кушать будешь? Амнун, положить тебе еще? Амнун, что тебе налить?» – звучало за столом. Отец угрюмо помахивал головой. Ему было неловко.
Кто был всегда добр к маме и к нам, детям, так это брат бабушки Лизы, Абрам. Он нередко нас навещал, пришел и сегодня. Ему я был рад. Дядя Абраша как-то подарил нам с Юркой голубой самокат. Самодельный, сваренный из рельсов, он был очень тяжел, зато надежен. Но дело было не только в подарке. Я думаю, что дети каким-то образом умеют тонко ощущать отношение к себе. И даже сущность людей. А дядя Абраша был не только добрым и хорошим, он был человеком, которым гордилась вся родня.
Рассказы о его фронтовых похождениях похожи были на легенды. Вероятно они обрастали многими
