Снор раздвинул шторы. Даниэль огляделся, особо акцентируя внимание на картинах. У него перехватило дух от их вида, отчасти знакомого ему по эскизам в папке. Но здесь были уже не быстрые зарисовки, а завершённые произведения. От них по коже пробежался мятный приятный холодок, перешедший в восхищение. Ему не было жутко находиться среди мрачных изображений. Персонажи их были куда безобиднее, чем некоторые люди.
Пока для новых знакомых не существовало имён и фамилий, положений их в обществе. Кристиан представлялся Даниэлю загадочным и странноватым творцом, истерзанным сплином. А Даниэль являлся для де Снора гораздо большим. Вместе с ним в комнату ворвался тонкий холод с улиц, проникла аура ясная и жгучая, как ночь его бесконечных волос, сочно-лазурная, как взгляд. Он казался энергией, воплощённым светом.
Де Снор не знал, с чего ему следует начать. Опыт общения с людьми сводился у него к трафаретам, к предсказуемым алгоритмам и ограничивался или заказчиками, или любовницами. Они не просили у него сокровенного, не хотели его как человека. Им нужен был или его талант, или его похоть. Теперь он должен открыться. Ему до смешного трудно говорить о себе. Пока он робел и цепенел, негодовал и волновался, чувствовал, как сушит немеющий рот, то Даниэль обнаружил среди картин что-то донельзя примечательное. Это был лист с вдохновенно быстрым силуэтом. Пастель в растушёванных, но явных чертах передала некий женский образ.
– Да неужели! Вы её знаете – эту особу? – спросил Даниэль, указывая на изображение.
Кристиан подошёл и недоумённо сначала посмотрел на Королеву, а затем на гостя. Дани повторил вопрос, предположив, что художник просто его не расслышал. Но он расслышал – и крайне отчётливо.
– А сами-то Вы знаете её? – де Снор на мгновение запечатлел на сухих губах улыбку и оперся рукой на спинку софы, точно его держал лишь воздух.
– Нет, я не знаком с ней, если Вы об этом. Но я видел её два раза: на Штернпласс недавно и сегодня на кладбище. Словно она по пятам ходит за мной! – ответил он, понимая, что становится свидетелем чёрт знает чего.
– Я изобразил это в поезде, когда направлялся сюда, – пробормотал де Снор.
– И что же из этого?! Я не понимаю тебя! – воскликнул Дани.
– Раз Вы её видели, то у меня всё хорошо. У меня всё прекрасно!
И сдвинутые жалобные брови Кристиана утончённо выпрямились, уголки губ поджались так, как это бывает у надменных и честолюбивых людей. Лёгкий прищур задумчиво обрамил его уже не потерянный, а твёрдый и уверенный взгляд. «И Торесен меня тоже, кажется, преследует!» – подумалось Даниэлю, когда перед ним на мгновение мелькнул образ его отца.
Художник деликатно предложил гостю присесть. И сказал ему, заволновавшемуся и тихому, что сейчас внесёт ясность. Когда он «вносил ясность», то не мог находиться в одном положении, поскольку в нём двигались стихии чувств и эмоций, захлёстывая его. Он несколько раз непроизвольно сменил место: он то сидел напротив, то облокотился
