на корпусном балу он танцевал с девушкой, чувствуя себя взрослым кавалером.
Вдруг подошел воспитатель, легонько дернул его за белый воротничок неказенного образца и сказал: «Шанявский, переоденьтесь». Юноша, конечно, должен был тотчас же оставить свою девицу и идти со стыдом в дортуар, считая себя чуть ли не навек опозоренным.
Братья несколько высокомерно осуждали Броню за его легкий, более поверхностный, характер, за его тяготение к житейским интересам. Роптали и на мать за то, что она бранила их за отсутствие интереса к хозяйству.
И только много лет спустя, незадолго до своей смерти, папа говорил мне, что, вглядываясь в глубь прежних лет, он теперь только осознал, что они с Людвигом были очень виноваты перед своей матерью, оставив ее одну, без помощи в трудном для нее ведении хозяйства.
Папа говорил, что, на теперешний его взгляд, поведение Брони было более правильным по отношению к матери.
Бабушка Аделаида тоже в старости с бо́льшей теплотой отзывалась о Броне, чем о Людвиге.
Людвиг был ей чужд по духу, по интересам, так как она всегда жила более непосредственной жизнью, отдаваясь текущим обязанностям, радостям и горестям.
Одно из рассказанных папой воспоминаний о Броне показывает, что он при живости своего характера обладал и чуткостью, и правдивостью, и стойкостью убеждений даже еще в детстве.
Вот что рассказывал папа: как-то бабушка Аделаида с двумя младшими сыновьями поехала в гости к родственникам, Ножиным.
Тетка оказывала явное предпочтение Броне перед папой, так как Броня ей очень понравился, а папа главным образом за свою крайнюю застенчивость на чужих людях, напротив, совсем не понравился.
И вот тетушка внесла полное блюдце варенья и подала его Броне, при этом сказала: «Кушай один, ты хороший мальчик». На это Броня твердо сказал: «Я один, без Альберта, есть не стану». Тетка с досадой ответила: «Ну, как хочешь, ешь с ним» и вышла из комнаты.
Ни Броня, ни папа не притронулись к лакомому варенью.
Бабушка Аделаида
Бабушка Аделаида Ивановна вышла второй раз замуж за пана Кулешо, мужа умершей своей воспитательницы, в доме которого прошло все ее детство и все девичество. Это был уже старый и, кажется, добродушный человек.
Хотя он был богат, одевался небрежно, неопрятно. Папа стеснялся, когда пан Кулешо, проходя мимо корпусного плаца, старался отыскать глазами пасынка. Папа прятался за спинами товарищей, чтобы он не окликнул его и товарищи не узнали, что этот человек – его отчим.
Детям было неприятно и больно звать постороннего человека «татусь», как они привыкли звать своего родного любимого отца. Это слово им казалось святым, и они отчима звали по-русски – «папой», хотя он был поляк.
Я как-то спросила у бабушки, что заставило ее выйти замуж за пана Кулешо. Она чистосердечно призналась – расчет, желание, чтобы
