Владимир Левицкий, не удостоивший Назарова даже кивка головы. Студенты и на концерте сидели подле Натали, и провожать пошли.
«До чего противно быть гимназистом! – признал Юрий преимущество соперников. – Студент, считай, взрослый. Девчонкам это льстит…»
На Страстной весь город пропитался запахом куличей. В домах мыли окна, снимали зимние рамы, скатывали в рулоны тяжелые ковры, скребли деревянные полы и до блеска чистили посуду.
В церквах та же баня, только духовная: православные каялись в грехах, очищали души от пороков и житейской мути.
Большинство прихожан исповедовались и говели раз в год – Великим постом. Это считалось не только христианским, но и гражданским долгом, ведь уклонившиеся от него попадали на заметку властей как неблагонадежные. Взрослое мужское население обязано было представлять в канцелярии по месту службы справки о допущении к причастию, а студенты отчитывались перед администрацией учебных заведений. Подобный формализм – одно из самых трагичных последствий синодального периода, превращавших таинство исповеди в подневольный «отчет о грехах». Это снижало и авторитет Церкви, и религиозные чувства населения. Исправляло положение лишь усердие духовно одаренных пастырей.
Городские священники во время поста трудились денно и нощно, а на Страстной и вовсе чуть не падали с ног от усталости. Больше всего исповедников было у протоиерея Марка Крестовоздвиженского, законоучителя мужской гимназии. Кроме учащихся, у него окормлялась вся городская знать.
Отец Марк был плотным румяным батюшкой с хорошим тенором и покладистым характером. Каждый год он умилялся при виде трехсот гимназистов, выстроенных на исповедь в длинную очередь, хвост которой терялся где-то в конце коридора, соединяющего домовый храм с учебным корпусом. Каждый исповедник сжимал в кулаке «лепту» – полтинник, а то и рубль, плюс обязательная восковая свеча. Батюшка великодушно отпускал мальчишеские грехи, покрывая вихрастые головы епитрахилью. Из свечей на аналое образовалась ароматная гора. Потом отец Марк «реализует» их через церковную лавку. Великопостные доходы шли на приданое его дочери.
Томясь в длинной очереди, Юрий вспомнил язвительные реплики отца в адрес Церкви. Через полчаса стояния и его одолел скепсис: «Тоже мне таинство! Раз в год под расписку торопливо наврать священнику любую ерунду и получить формальное отпущение грехов, – повторял он слова отца. – Ни за что не признаюсь в том, что было у меня с гувернанткой! Стану я срамиться. Хотя… ведь никто не узнает, кроме отца Марка. А он будет смотреть на меня как на развратника. Ужас! Зачем только я согрешил! А не сказать все же боязно…»
Так он мучился за грех юности, хотя с некоторых пор считал себя атеистом. Среди старшеклассников это было принято. Юрий вспомнил реальный анекдот, случившийся с Феликсом Ковальчиком, выходцем из поляков.
По-русски Ковальчик понимал все, но говорил как иностранец – слишком правильно. Но мог и ляпнуть что-нибудь не к месту.
Три года назад на исповеди он почему-то впал в ступор и не мог вымолвить ни слова.
Отец
