всё о своём путешествии, они устроились у камина. После обильного позднего ужина потягивали вино (охлажденный бреннивин?) и просто общались уже как друзья.
– Она совсем не похожа на неё, – с горечью в голосе говорил Эрмерик, – Ладомила была другой. Была…, до сих пор больно это произносить. Я всё думаю, а если бы я не уехал тогда, если бы плюнул на зов отца, возможно, Ладомила осталась бы жива, возможно, моих сил хватило бы поддержать её, помочь, вырвать из лап смерти. Но нет же, я помчался, бросив жену. Как же, ведь меня воспитывали в долге перед Ногутфьёром, я обязан защищать и оберегать родное королевство, ведь я принес клятву служить ему, не щадя себя. Уехав, я бросил на произвол судьбы отца, домион, кто-то на Рубеже за меня нёс службу, закрывал возникающие щели и дыры, сражался с чудовищами, может даже ценой своей жизни. А я предал, дезертировал, и это меня ломало и корежило всё то, время, что я жил в княжестве.
Мёрк удивленно слушал Эрмерика, таким он его ещё ни разу не видел. Эрмерик всегда был сдержан в проявлении чувств. А что его теперь заставило откровенничать? Крепкий напиток? Или приезд дочери так повлиял на него, вспомнилось былое и захотелось с кем-нибудь разделить свою тоску? Скорее второе, ведь пьют они вместе не первый раз.
– Ты нагнетаешь зря, Эрмерик, больших прорывов давно уже не было, и никто за то время, что ты был в княжестве, на вашем участке за тебя не умер, не погиб.
– Возможно, но я-то, когда был в княжестве, постоянно об этом думал, и с ужасом ждал, что княжество достигнут отголоски большой битвы. Да и мне в Криевии не нравилось, честно-то говоря, это было не моё королевство, не моя родная сторона, другие обычаи, обряды, да даже боги чужие. И я уцепился за возможность вернуться. Но надо было всё же дождаться, когда Ладомила родит, и только потом уехать в Ногутфьёр.
– Тогда бы ты не застал отца в живых, – попытался утешить друга Мёрк.
– Ты думаешь, это равноценный обмен?! – неожиданно взъярился Эрмерик. – Застать последние дни отца, или остаться с Ладомилой и помочь ей?
– Чем бы ты смог помочь жене, Эрмерик? Мы способны, конечно, облегчить боль на время, или довезти до лекарей тяжело раненого, поддерживая жизнь, да и то недолго. Но нам не дано лечить, нам дано иное.
– О, да, убиваем мы намного легче!
– Не казни себя так, ты вряд ли смог помочь в таком деле, как роды.
– Возможно, ты и прав, я бы мало чем мог помочь, но хотя бы попытался, и был бы с ней все эти месяцы до родов, что украл у нас, оставив её одну. А что я имею теперь? Дочь, похожую на жалкого, испуганного воробышка? Она ничего не взяла от Ладомилы, та была яркой, бойкой, весёлой.
– Зря ты так о своей дочери, – укоризненно покачал головой Мёрк, – она милая, хорошая девочка, добрая, умная.
– Милая и добрая? – спросил Эрмерик, странно глядя на друга. – А, может, ещё скажешь и красивая? А, Мёрк?
– И скажу! Да, красивая! Но если ты подозреваешь меня в греховном интересе к ней, то тут ты ошибаешься! Она ещё ребенок, Эрмерик, и я об этом ни на миг не забываю.
– Вот
