брезжущим концомв цивилизацию вползаем задом
с почти что человеческим лицом.
Что за судьба по глупости досталась!
Что миру мы еще изобразим?
Неужто просто сменим одностадность
на многостадность тех же образин?
Ты думал ли, подросток из Казани,
как в результате выродимся мы?
И поглупенье наше – наказанье
за чьи-то убиенные умы.
Самолюбие
Лжевеличье, единственность, первость —
этот жалкий набор бредовой
в нас кипит, самолюбием пенясь,
и допенивается до войн.
В самолюбье равно зверевата
радикалов босяцкая спесь,
монархистов и партаппарата
тошнотворно дурацкая смесь.
Я не верю хлыстовским порывам
слишком громко молящихся лбов.
Самолюбием вы, как нарывом,
подменили к России любовь.
Независимость и свобода
У Лубянки стена несъедобна,
хоть ее на буханки нарежь.
Независимость и свобода,
как в тюрьме долгожданная брешь.
Где же сыр посреди сыр-бора?
Как за водкой в очередь влезть?
Независимость и свобода —
это то, что ни выпить, ни съесть.
Можно, будто бы с камнем в болото,
с независимостью – на дно.
Независимость и свобода —
это все-таки не одно.
Ведь свободу впихнули в бараки,
дав кровавый антипример,
в независимом Третьем рейхе,
в независимом СССР.
Презираю свободу сброда,
независимость пены, дерьма.
Неужели станет свобода
независимостью от ума?
И, как хищники-мизантропы,
мы, облизывающие рты,
станем, зарясь на ихние «шопы»,
зоосадом безвизной Европы,
в разных клетках рыча взаперти?!
P. S. Так оно и получилось, как было предсказано в последней строфе.
Дунькин пуп
На Алдане жила Дуня,
золотым был каждый зуб,
и оброк брала,
колдунья,
в самый глыбкий в мире пуп.
Перли к Дуньке-неулыбе
в пятистенку на отшибе.
И у Дунькина пупа
в ноздри пыхала толпа,
дергая коленками,
в пуп
вползая
зенками.
Старатели соплистые
в очередь —
гуськом.
Шаровары плисовые
оттянуты песком.
Не простой песок,
а золотенький,
из ручищ потек
в пуп молоденький.
Всех любила по цепочке
да пошучивала,
ну а струечка в пупочке
чуть пошурчивала.
Дуня
