на побелевшее лицо хозяина, Олег сразу ускорил шаг, на ходу вытаскивая из кармана таблетки валидола. Он уже не раз становился свидетелем сердечных приступов Лозовского, и знал, что нужно делать в таких случаях.
– Положите под язык, Петр Григорьевич. – Кулагин протянул одну таблетку хозяину и покосился на качающуюся на весу телефонную трубку. – Вы хотели вызвать врача?
– Нет, – прошептал Лозовский.
Боль отступила. Остались только ярость и страх за судьбу дочери. Темнота. Он опять оказался в кромешной тьме, а где-то рядом таился враг, невидимый, ухмыляющийся, безжалостный. И готовился нанести следующий удар. Нужно было что-то делать, но вокруг была неизвестность, которая страшнее любого кошмара. Неизвестно, чего было больше сейчас в душе Лозовского – опасений за дочь или ненависти к невидимому врагу, осмелившемуся встать на его пути.
Ярость. Лозовскому хотелось увидеть своего противника, заглянуть в его глаза и послать пулю за пулей ему в лоб, чтобы стереть ухмылку с его лица. Точно так же когда-то, вечность назад, он ненавидел своего отца.
Тогда тоже было лето, такое же серое и дождливое. Отец высек его за сломанную ветку яблони. А ветка и так бы сломалась – она не выдерживала веса яблок. Мать пожалела его. Она всегда жалела его, когда отец был несправедлив. А отец… Отец был жесток и к нему, и к матери.
Отец запретил ему гулять два дня. И, словно в насмешку, в тот же день из-за бесконечных туч выглянуло солнце. Он слышал, как друзья зовут его с улицы, предлагая сыграть в футбол. Он слышал и то, как отец прогнал их со двора. Это было унизительно. Помнится, от обиды и огорчения он залез под кровать в родительской спальне и заснул.
Он проснулся от скрипа матрасных пружин. В комнате было темно. День закончился, и на дачный поселок опускался вечер. Шторы почему-то были задернуты. Заходящее солнце просвечивало сквозь желтую ткань, наполняя спальню золотистым сиянием.
Конечно, ему не стоило засыпать под кроватью. Но и выбраться сейчас он не мог: сверху, на кровати, грузно ворочались его родители. Он никак не мог понять, что они делают.
Сначала ему показалось, что они сражаются. Он чуть не задохнулся от ужаса, думая, что отец каким-то чудовищным способом убивает мать, а она с отчаянием обреченной яростно борется за свою жизнь. Кровать ходила ходуном, родители тяжело дышали – они бешено извивались в смертельной, ни на миг не прекращающейся битве. А потом мать испустила глубокий стон, и тогда ему показалось, что все кончено – она обессилела и смирилась со своей участью.
А потом он вспомнил соленые рассказы Витьки Дрозда – самого тертого и бывалого мальчишки в поселке. Он не раз говорил, что все взрослые на свете занимаются Этим. Но трудно было поверить в то, что и родители ничем не отличаются от всех прочих людей, что и они привержены этому пороку.
Сон вылетел из головы, и он понял, что происходит. А родители уже успокоились и затихли. Пружины матраса перестали скрипеть. Он тихо заплакал. Ему казалось, что матери ужасно больно и стыдно. Она была самой доброй, самой прекрасной женщиной на свете,
