бы себя обманутой. Она просто не знала бы, что ей там делать – чужой, усталой, утратившей все иллюзии.
Но Маргарита все равно любила бродить по тропам воспоминаний. Память все приукрашивала, стирала грязь, возвеличивала обманы, наделяла тайным, двойным смыслом самые незначительные детали. И когда сердце начинало биться в груди отчаявшимся узником, когда страх и беспокойство опутывали липкой паутиной, а душа слабела и дрожала от недостатка жизни, радости и тепла, Маргарита вновь окуналась в теплые течения воспоминаний, в то солнечное весеннее утро, когда она увидела парящую в небе над учебным корпусом птицу. И боль отпускала, потому что сердце не может жить без сладкого обмана и утешения – боль и отчаяние превращают его в камень.
– Все это ноль, – объявила Глафира.
Она уже проснулась и теперь полулежала на кровати, закинув руки за голову.
– Что ноль? – поинтересовалась Маргарита.
– Все. Помнишь, Швабра нам вчера рассказывала про ноль? Не все, мол народы, до него додумались. Так вот – вчера я додумалась. Все ноль. Сколько ни шагай из минус бесконечности в плюс бесконечность, все равно окажешься на нуле.
Глафира производила обманчивое впечатление физически хрупкой девушки. Но она была наполнена какой-то могучей внутренней энергией. И этот внутренний жар придавал всем движениям Глафиры неуемность. Она все время двигалась, куда-то спешила, с кем-то встречалась. Рот ее не закрывался ни на минуту. И в ней никогда не утихала непонятная ярость. Маргарите иногда казалось, что в минуты гнева от Глафиры пахнет мускусом, как от рассерженной змеи.
– Тебе опять не повезло с ухажером?
– Свиньи, эти мужики. Сплошные нули. А этот… Даже целоваться не умеет. Накинулся на меня, как будто опаздывал на поезд, то клевался в губы, как попугай, то как разинет рот, будто пришел на прием к стоматологу. Кусается еще… До сих пор болит. – Глафира озабоченно коснулась пальцами нижней губы. – И язык засовывает так глубоко, до самой печени, будто и не язык это, а член… Я чуть не задохнулась.
– А ты надеялась, что это принц, и в его замке стоит четырехспальная кровать, отделанная золотом, и она уже расстелена. Горят свечи, в бокалах искрится вино… Да?
– Дворец!.. – фыркнула Глафира. – Скажешь тоже… Он затащил меня в свою чумазую машину. Боров… И сражался с застежкой лифчика, как с диким зверем. Ну скажи, неужели так трудно мужикам понять, что для того, чтобы расстегнуть лифчик, нужно тянуть крючки не в разные стороны, а наоборот, навстречу друг другу?.. Пришлось самой снять. А этот козел уставился на мою грудь, рот раззявил и говорит: «Ни фига себе сиськи!..» Болван!.. Ноль. Я тебе точно говорю. Полный ноль. Надоело.
– Что тебе надоело?
– Все надоело. И ты тоже.
Глафира отвернулась к коврику и начала обводить пальчиком фигуры трех медведей.
Именно в этот момент все и произошло. Маргарита словно проснулась. Она удивленно огляделась
