Ворота, как и забор, были криво сколочены из набитых в два ряда, потемневших от непогоды досок. Доски были струганые, обрезные; кое-где на них еще можно было разобрать оттиснутые черным по трафарету надписи – какие-то «брутто», «нетто», «Moscow» и даже «Frankfurt». Перед этим забором, производившим такое впечатление, будто его строили ночью, впотьмах и в огромной спешке, точно зная, что на рассвете дача подвергнется неприятельскому штурму, стоял другой – низенький, аккуратный, из сваренных в незатейливый узор арматурных прутьев, некогда выкрашенных в неброский черный цвет, а ныне облезлых, пятнистых от проступившей сквозь облупившуюся краску ржавчины. Внутренний забор был поставлен вплотную к внешнему, который, судя по всему, с некоторых пор перестал устраивать хозяина ввиду своей излишней прозрачности.
«Паранойя, – глядя на этот забор, подумал Свинцов. – Точно, это вот и есть берлога нашего клиента».
Ему подумалось, что клиент, который проживает за этим кое-как сколоченным из разобранных тарных ящиков забором, даже если и виноват в убийстве пяти человек, ни за что не сядет в тюрьму. Его ждет психушка; с таким диагнозом, какой занесен в его историю болезни, ни один суд не признает парня ответственным за свои действия. Интересно все-таки получается: на то, чтоб стрелять в людей из снайперской винтовки, у него ума хватает, а на то, чтоб нести за свои поступки предусмотренную законом ответственность, – нет, кишка тонка. Хорошо устроился!
А с другой стороны, что с него возьмешь? Восемь лет в Афгане, восемь ранений, тяжелейшая контузия – ну, куда его, такого, в тюрьму? Он свой ад уже прошел – так сказать, авансом. И какая разница, где он будет догнивать – на зоне или в психушке? Главное, что стараниями старшего оперуполномоченного Свинцова социально опасный тип будет изолирован, а высокое начальство, глядишь, наконец-то спохватится, что прямо у него под носом пропадает, оказывается, отличный специалист, грамотный, инициативный работник…
Подчиняясь повелительному взгляду майора, один из оперативников выбрался из машины и, приблизившись к калитке, громко в нее постучал.
– Хозяева! – едва не на весь поселок заголосил он. – Есть кто дома?
Подождав ответа, он толкнул калитку, которая, как и ожидал Свинцов, оказалась запертой, повозился с мудреной щеколдой, открыл калитку и осторожно просунул вовнутрь голову.
– Люди, ау! – послышался оттуда его голос. – Как к речке проехать, не подскажете?
Если водителю ответила ласточка (или стриж, кто их там разберет), то на голос оперуполномоченного Зайцева откликнулась, несомненно, сорока. Ее стрекотание, похожее на частую дробь скорострельного пулемета, послышалось из кроны старого дуба, что рос на довольно крутом склоне, отделявшем участок Твердохлебова от поросшего высокой некошеной травой заливного луга. С верхушки липы, не уступавшей дубу ни высотой, ни пышностью кроны, отозвалась другая сорока, и это было все. Оперативник потоптался на месте, совершая сложные
