деталей!
– Она учится не в России, но приезжает сюда к родителям. Они запрятали её в пансион в Америке. Мы познакомились случайно…
– Почему запрятали? Из-за вас? То есть вы давно вместе?
– Вроде того, – было проще согласиться с Аниными заключениями, чем выдумывать что-то на ходу.
– И ты мне ничего не говорила!
Так у меня появилась фантомная подружка. История постепенно обрастала новыми деталями, приходилось самой тоже в это немножко верить: чтобы не колоться на мелочах образ должен был получаться стройным. Я страдала от несчастной любви, хоть и разделённой, но разлучённой. По легенде мы редко и непредсказуемо виделись, это объясняло и то, что я внезапно пропадала после посещения клиники, и то, что я впадала в депрессивные состояния после инцидентов дома.
На время лечения голоса в моей голове как будто взяли паузу – по крайней мере мне не приходилось спорить с ними с ножом в руке. Возможно, химия подавляла нейронную активность. Легче ли мне стало? Дома всё так же подстерегал агрессивный отчим, назойливая и одновременно безразличная мать. Предстояло как-то планировать дальнейшую жизнь. Но я не знала, на что мне рассчитывать.
Я не знала, светит ли мне ремиссия. Врач поразительно туманно уходил от конкретных ответов, говоря что-то невнятное вроде: «Вы должны сами захотеть жить, тогда всё получится».
Как-то раз после очередного внутривенного коктейля я отлеживалась дома одна. В голове царил жужжащий гул, как от работающего старого холодильника. По прошлому опыту я знала, что лучше не шевелиться, пока этот гул не стихнет – иначе снова стошнит. Я думала про Ватсона, прошло ровно сорок дней с его смерти. Почему-то мне казалось, что я в чём-то виновата перед ним – это не давало мне спокойно спать всё это время. Но мучительные копания в себе так и не дали ответа.
– Что? Ну вот что я могла для тебя сделать, Ватсон? Ничего. Ты болел, я болею. Мы были в одной лодке. Может, тебе даже и попроще – не приходится блевать после этой дряни. Ватсон, а, брат? Как тебе там? Спокойно, тихо? Никто не доебётся, да?
– . , – что-то где-то стукнуло подозрительно рядом и как будто стучали не по твёрдой поверхности, а звук раздался сам по себе из ниоткуда.
– А я тут живи. Ходи, дыши, жуй, говори. Вот бы кончилось уже это всё, как меня заебало всё. Заберёшь меня к себе?
– . .
– Нет, конечно, нет. Доктор говорит, если захочу жить – буду жить. Есть секрет, как это делается? Взял себя в руки и захотел?
– .
– Прям уж так просто. Умище-то куда девать? Да и всё остальное. Всё это понимание. Ведь достаточно один раз догадаться, что мир погано устроен, и это не просто ряд ошибок происходит. А закономерное, системное, даже в какой-то мере гармоничное наебалово. Вот один раз увидишь – и всё, развидеть нельзя. Мир – говно, жизнь – сука.
– . .
– Ой да не занудствуй ты! Стучит он. Скажи ещё, что жизнь прекрасна и удивительна!
– .
– Да? То-то ты в земле лежишь,
