от этой разъедающей пены. Но горло перехватило скользким, липким, обидным комком – едкий ответ не пришёл, класс перешёптывался. Гайка смотрела над узкими стёклами очков, приподняв бровь и немного искривив тонкие накрашенные губы в улыбке, в которой были одновременно и превосходство, и подбадривание.
– Так! Тихо там, в райке! Артём, отвечай.
– Левин… делит… делит женщина на два типа.
– Это мы уже знаем, – Галина Леонидовна насмешливо оглянула класс в поисках ценителей её юмора, – Чем ещё порадуешь старушку-учительницу?
– Он считает, что есть Китти – она одна и есть этот сорт, а другой – все остальные. Одновременно и невинные, и падшие.
– Как так? – Гайка округлила глаза и вытянула лицо так, что даже очки сползли совсем на кончик носа, грозя упасть на стол.
– Левин… Левин говорит, что сближается с невинной девушкой, чистой, а потом она становится падшей «гадиной» и автоматически неинтересной ему. Но в биографии этой девушки изменилось только то, что в ней появился Левин. Значит, по сути, он либо себя считает причиной падения, либо себя считает… Ну, получается, что он сам себе противоречит. Он хочет, чтобы девушка была чиста, и в то же время порочна с ним. Кажется, это называют ханжеством.
– А что же для него Китти? – Галина Леонидовна, конечно, знала, что Левин – ханжа, что касается женщин, но не ожидала такого рассуждения от мальчишки. Обычно, ученики принимались рассуждать в духе героя: о различиях нравственных границ для мужчин и женщин того времени, о первостепенности мужского, и вторичности женского. К десятому классу все мальчики уже успевали усвоить эту песню лучше, чем оно могло им понадобиться.
– Китти… Ну она кажется ему совершенной, и поэтому её светлый образ Левин нарушить не боится.
– Отчего?
– Потому что она как бы является балансом между тем, чего он боится, и тем, чего он очень желает, одновременно. А он ужасно колеблется во всём, где не может принять окончательного и единственного решения. А здесь получается, ему не нужно ничего решать. Ему просто повезло. Хотя Китти отказывает ему сначала, но потом, и может быть, это даже лучше, они женятся, и Левин наконец становится спокоен и, кажется, счастлив.
Класс замолчал и слушал.
– Хорошо, Тёма, пять. Как занятно, что ты назвал Левина ханжой. Только не пиши это в сочинении, бога ради.
Я уткнулся в книгу, делая вид, что ищу какую-то страницу в толстом томе. Тут в затылок мне прилетел огрызок ластика, я резко обернулся и увидел, как Марат корчит дикую рожу, высунув язык и дёргая им возле сжатого кулака. Намёк был на подлизывание к училке. Прозвенел звонок.
На перемене Марат и Егор вышли прямо за мной и тут же за порогом класса толкнули в спину.
– Ой, Тё-ё-ё-ёмочка, простиии, сладкий! Я надеюсь, ты обидишься и не скажешь, что я ханжа?
– Отвали, Егор, просто отвали… – было понятно, что сопротивляться практически бессмысленно, и их очередной розыгрыш
